Белый Паяц - [57]

Словно в кошмарном, тягучем сне, который не получается прервать даже отчаянным криком, видел он, как смуглокожий одноглазый варвар одним длинным движением срезает сверкающей косой голову его солдату, как делает глубокий выпад и пронзает грудь гермагора Ардона и, когда тот падает назад, выпустив из рук свой меч, перехватывает этот меч на лету и уже его клинком вспарывает живот Арли Эйдану.

«Если у них хотя бы каждый десятый так дерется, – мелькнула короткая мысль, – Охриде придется туго».

Сам Тесседер столкнулся в бою с вождем.

Тот оказался не просто силен, но нечеловечески силен, и первый же удар сказал рыцарю, что этот бой он проиграет.

Он сделал обманное движение и выпад, целясь в живот варвара, но тот легко парировал его мощный удар и подсек ноги командира длинной рукоятью своего топора, действуя им как шестом. Айелло успел перепрыгнуть через рукоять в первый раз, но варвар резко повел ее назад, и охридец рухнул навзничь, сильно ударившись затылком. Навершие топора с треском пробило его доспехи и вошло между ребер, облив внутренности жгучей болью.

Айелло поднял на противника спокойный и ясный взгляд. Он сделал что мог, пусть другие сделают больше. И уплыл в теплый сиреневый туман, без страха и печали, как и положено уходить тем, кто бесстрашно стоял на пути бешеных колесниц Акраганта.

Руа Салор сопротивлялся дольше и отчаяннее всех.

Он оставался один у подножия сигнальной башни, на вершине которой догорал костер. Вокруг валялись тела его товарищей и командира, уже отправившихся каждый своим путем – кто в царство Пантократора, а кто – в гости к Реенну или Ингельгейму, и от этого славному гармосту было еще более одиноко, как если бы все уже разошлись по домам, а о нем почему-то забыли. В правой руке сержант держал Ритту, в левой – свой короткий хатанский клинок, обагренный кровью врагов. Он весело и страшно улыбался им, как ненавистным, но близким, – а ведь они и были по-настоящему близки, пришедшие разделить с ним миг его смерти.

Гармост лихо крутанул секиру, вызывая врагов на бой, и в толпе варваров пронесся одобрительный гомон.

Руа надеялся только на то, что двое всадников, летящих сейчас по ночной дороге в сторону Мараньи – первой большой крепости на пути захватчиков, надолго опередили преследователей и их уже не догнать.

А еще он с кривой усмешкой подумал о том, что рано или поздно варвары столкнутся с когортой Созидателей и длинный меч Картахаля отведает крови его убийцы.

Умирать не хотелось, но стрелы коротко свистнули, и жизнь закончилась.

И это тоже входило в контракт, подписанный им когда-то: такая у него была странная работа – защищать свою землю и умирать за нее.

В последний раз открыв глаза, он увидел, что по стремительно синеющему своду на всех парусах несется Галеон – путеводное созвездие странников, моряков и всех потерянных душ. И на носу его мерцает ярко-голубая Шанашайда, похожая на лютик на небесном поле.

Опуская налитые свинцовой тяжестью веки, он улыбнулся ей, как старой знакомой.

* * *

Варвары собрали немногочисленные доспехи и оружие защитников Тогутила.

Осиротевшую Ритту с трепетом положили к ногам вождя; а мешок с игрушками, вырезанными из дерева, вызвал неожиданно большой интерес.

Огромные, косматые, покрытые кровью и копотью воины бережно брали их в руки, крутили во все стороны и восторженно цокали языками. Они разбирали их с детской радостью, бережно пряча в меховые седельные сумки: кошек, сусликов, собак, рыцарей, птиц и лошадок. И их суровые, раскрашенные алой краской лица будто освещались изнутри.

Жизнь – странная штука.

Каждый из убийц теперь бережно хранил кусочек души гармоста Руа Салора.

* * *

Бобадилья Хорн всегда мечтал о воинской карьере, как иные юноши мечтают о любви прекраснейшей из женщин.

Когда другие мальчишки еще только играли в войну, он посвящал все свое время изнурительным тренировкам и со временем стал настоящим атлетом и прекрасным бойцом. Отец его всячески поощрял, полагая, что славный герб Хорнов заслуживает чести быть выбитым на щите полемарха Охриды, и прочил Бобадилье великую судьбу. Он возлагал на него все свои надежды, тем более что старшего сына – как он сам нередко говорил – потерял безвозвратно.

Барон Хорн, как и поколения его воинственных предков, чтил древних богов. Он больше верил в кровожадного и неистового Ингельгейма, нежели в Пантократора, чье присутствие никак не обозначалось в обычной человеческой жизни. И то, что его надежда и гордость, Риардон, решил посвятить себя служению этому странному богу, повергло его в отчаяние и ярость. Он отрекся от старшего сына, навсегда запретив ему появляться в родительском доме. Но это не заставило Риардона изменить свое решение. Он стремительно продвигался вверх по иерархической лестнице в ордене гро-вантаров, а его младший брат между тем добивался высокой чести быть принятым в когорту Созидателей.

Напрасно Мэдчен, баронесса Хорн, умоляла супруга, чтобы он отговорил младшего, любимого сына от этого опрометчивого поступка. Да, в случае успеха его ждали успех, слава, воинские звания и деньги, что тоже немаловажно. Но, скорее всего, его, как и сотни других молодых рыцарей, постигнет совсем иная участь. Неужели, кричала она, ломая руки и ползая перед непреклонным супругом по холодным каменным плитам оружейной, он желает всю оставшуюся жизнь оплакивать Бобадилью?! Или он думает, что красноглазый Ингельгейм убережет их дитя на поле брани? Напрасно! Чем их сын отличается от тысяч и десятков тысяч ему подобных, которых пожрал зловещий бог войны? И разве он хочет, чтобы она, простоволосая и в черных одеждах, постаревшая от горя и посеревшая от слез, бродила в толпе других безутешных матерей по полю битвы в поисках своего сына?