Белый Паяц - [42]

Впрочем, на это развлечение гарнизон особо не рассчитывал.

Последняя ночь уходящего года была особенно хороша. Солнце село, пришла долгожданная прохлада, изо всех норок и щелей повылезали насекомые и начали даровой ежевечерний концерт. Ни один придворный музыкант не умел извлечь из своей лютни столько нежных и чарующих звуков, сколько влюбленная цикада в поисках пары.

Гармост Руа Салор сидел на сторожевой вышке, поджав ноги, и, высунув от усердия язык, вырезал из прочной, отчаянно сопротивляющейся древесины дуррани игрушечную лошадку для своего младшего сына. За каждые два дежурства он делал одну игрушку, и таких деревянных безделушек у него накопился уже целый мешок – чуть меньше ста штук. Руа представлял себе, сколько радости будет у мальчонки, когда отец вернется домой, в Хоттогайт. По самым скромным подсчетам, к тому времени его игрушечное хозяйство увеличится еще на шестьдесят или семьдесят фигурок. Главное – как-то доставить их до места назначения. Над башней раскинулось лиловое, мягкое, бархатистое небо Медиоланы, расшитое мерцающими и переливающимися россыпями звезд и созвездий.

Руа Салор происходил из простой семьи и в науках силен не был. Однако долгая походная жизнь научила его многому и без книг, и теперь он узнавал эти маленькие сверкающие капли не хуже иного звездочета.

Вон на западе горит неугасимым оранжевым огнем Дано – глаз Дракона. Незаметно зажглась робкая ясная сиреневая Телли – самая красивая в созвездии Гермагора. А вот ярко-желтый веселый Аковоун, знаменующий появление на небосводе Пьяницы, и это означает, что через час его придут сменить.

И внезапно он натолкнулся взглядом на целую реку сверкающих огненных звезд, потоком несущихся к нему со стороны горной гряды. Будто какой-то небесный великан одним небрежным движением сгреб с лилового свода все сияющие сокровища и они лавиной посыпались вниз, сталкиваясь и постукивая, как драгоценные камешки. В первый миг Руа Салор не поверил своим глазам, затем несколько мучительно долгих мгновений пытался сообразить, что же он наблюдает.

Когда-то, в далеком детстве, он видел извержение вулкана Адорф, когда, казалось, сама земля кипела и пузырилась от невыносимого жара и огненные реки, исходя ядовитым серным паром, текли по склонам, обращая в пепел и золу все, что попадалось на пути. Этот вязкий, тягучий, неостановимый поток навсегда врезался в его память.

И такая же огненная река текла сейчас вниз по склону Тель-Мальтолы, пока еще там, далеко, за пределами Охриды, но приближаясь к границе с каждой следующей минутой. Сержант Руа и принял бы этот пламенеющий поток за лаву, но ведь не было слышно грохота и не сотрясалась перед тем земля – а так случается всякий раз, когда разгневанный бог подземного мира Реенн пробуждает вулканы от векового сна и обрушивает на людей их неукротимую ярость.

К тому же река не была сплошной. Невыносимо яркий, сияющий расплавленным золотом поток разбивался и дробился на отдельные огоньки, похожие на небывало ярких светлячков. Они то отделялись от основной массы, то снова вливались в нее, то устремлялись вниз, то поднимались обратно, вверх по склону. Так могли вести себя люди с факелами в руках, и тогда это движение алых и багровых искорок было бы совершенно понятно – но сколько же их тогда было?

В пустынной, выжженной солнцем гористой Айн-Джалуте не нашлось бы, вероятно, столько жителей, чтобы все они – вкупе со стариками, детьми и женщинами – образовали широкую, как Аньян, реку, которая текла сейчас вниз по склону, метр за метром поглощая расстояние до заставы.

Руа Салор только сейчас заметил, что вцепился в лезвие ножа с такой силой, что кровь течет по ладони. Он хотел закричать, но горло внезапно пересохло, и только то ли стонущий, то ли свистящий звук – как шорох ветра в разбитом кувшине – вырвался из него. Спазм оказался настолько силен, что сержант, как рыба, выброшенная на берег, открывал и закрывал рот, но не мог совладать с собственным голосом.

Тогда он выхватил из ножен меч и что было силы ударил им по бронзовому щиту, висевшему над его головой, на одной из опор.

Щит сей повесили на сторожевой вышке еще в незапамятные времена их предшественники; на нем отмечали дни своего пребывания в ссылке все солдаты тогутильского гарнизона.

Длинный тягучий звук повис в жарком воздухе, а сержант Салор, придя в себя, колотил мечом по щиту что было силы и орал во всю мощь своих легких:

– Тревога! Вставайте! К оружию! Тревога!

Ежедневная муштра не прошла даром. Двадцать пять заспанных и злых, как скопище марбасов и пселлусов, человек выскочили из казарм, застегивая на ходу ремни. Они были в доспехах и при оружии, только кое-кто еще путался в завязках сандалий, а сам командир Тесседер крутил спросонья свой вычурный шлем с четырьмя изогнутыми рогами, пытаясь понять, как его надевают.

– Тревога, – негромко сказал Руа Салор, спрыгивая с лестницы.

В первую минуту Айелло Тесседер даже обрадовался нечаянному развлечению, но, повернувшись в сторону пылающих склонов Тель-Мальтолы, обмер.

– Что это? – спросил он одними губами, понимая, что ответа не дождется. – Кто?