Белый отряд - [54]

За всадниками следовали по пятам сорок лучников — все бородатые крепыши, с мишенями за спиной и с желтыми луками, торчавшими из-за правого плеча, — этим наиболее смертоносным оружием, до той поры изобретенным человеком; на поясе у каждого висел топор или меч, в соответствии с характером хозяина, а правое бедро прикрывал кожаный колчан, ощетинившийся гусиными, голубиными и павлиньими перьями. За лучниками следовали два барабанщика и два трубача в двухцветной одежде. Затем — двадцать семь вьючных лошадей, на которых были погружены колья для палаток, куски ткани, запасное оружие, шпоры, клинья, котлы, подковы, мешки с гвоздями и сотни других предметов, которые, как показывал опыт, могли понадобиться в разоренной и враждебной стране. Белый мул под красной попоной, которого вел под уздцы слуга, нес ночное белье сэра Найджела и его посуду. Потом шли еще два десятка лучников, десяток ратников и, наконец, тыловая охрана из двадцати лучников, причем в первом ряду высилась огромная фигура Большого Джона, а рядом выступал ветеран Эйлвард, и его потертая одежда и поношенные доспехи странно выделялись среди белоснежных курток и сверкающих кольчуг его сотоварищей. Из шеренги в шеренгу летел перекрестный огонь приветствий, вопросов и грубоватых шуток, на которые такие мастера западные саксы, и такими же любезностями обменивались марширующие лучники с глазевшей на них толпой.

— Hola! Гэффер Хиггинсон! — крикнул Эйлвард, завидев дородную фигуру деревенского трактирщика. — Видно, придется другим угощаться твоим хваленым светлым пивом, mon gar? Прости-прощай.

— Клянусь апостолом Павлом, не придется! — отозвался трактирщик. — Вы все высосали. Хоть бы каплю оставили в бочонке — да черта с два! Давно пора вам убираться отсюда.

— Коли твоя бочка пуста, значит, кошелек у тебя набит! — рявкнул Хордл Джон.

— Смотри, дед, сбереги для нас самое лучшее, когда мы вернемся.

— А ты, лучник, сбереги-ка свою глотку, чтоб было куда лить! — крикнул чей-то голос из толпы, и все захохотали над этой грубоватой остротой.

— Обещаешь пиво, обещаю и глотку, — спокойно отозвался Джон.

— Сомкнуть ряды, — приказал Эйлвард. — En avant, mes enfants! Ax, клянусь моими десятью пальцами, вон она, моя милочка Мэри с монастырской мельницы. Ma foi, да она же красавица! Adieu, Мэри, ma cheri. Мое сердце навеки принадлежит тебе. Затяни-ка пояс, Уоткинс, и расправь плечи, как подобает воину Белого отряда. Клянусь эфесом! Ваши куртки станут не чище моей, пока вы снова увидите Хенджистбери-Хед.

Отряд уже успел дойти до поворота дороги, а сэр Найджел Лоринг только еще выехал из своего замка; под ним был Поммерс, его рослый боевой конь, и когда по деревянному подъемному мосту загремели его мощные копыта, их грохот отдался громким эхом в сумрачном пролете. Сэр Найджел был по-прежнему в своей бархатной одежде мирного времени, в плоском бархатном берете с кудрявым страусовым пером, прикрепленным золотой пряжкой. Трем ехавшим позади него оруженосцам казалось, что на голове у рыцаря не только перо птицы, но и ее яйцо, ибо сзади его лысина блестела, как шар из слоновой кости. При нем не было оружия, только длинный и тяжелый меч, висевший на луке седла, но Терлейк вез перед ним высокий шлем, увенчанный изображением дракона, Форд держал тяжелое тисовое копье с раздвоенным знаменем, тогда как Аллейну был доверен расписной щит. Леди Лоринг ехала на дамской верховой лошади по левую руку от своего супруга; она намеревалась проводить его до лесной опушки и время от времени повертывалась к нему своим резко очерченным лицом, задумчиво окидывая взглядом его снаряжение и доспехи.

— Я надеюсь, что ничего не забыто, — заметила она наконец и приказала Аллейну ехать рядом с ней по другую сторону. — Доверяю его вам, Эдриксон. Штаны, рубашки, куртки и нижнее белье — в коричневой корзине на левом боку у мулла. В холодные ночи он пьет вино подогретым — мальвазию или вернэдж, а пряностей нужно класть, сколько поместится на ногте большого пальца. Следите за ним, чтобы он менял белье, когда вернется разгоряченный после стычки. В баночке есть гусиный жир, на случай, если при перемене погоды у него начнут ныть старые раны. И пусть одеяла у него будут сухие, и…

— Оставь, жизнь моя, — прервал ее малорослый рыцарь. — Не тревожься сейчас насчет всего этого. Почему ты так бледен и печален, Эдриксон? Разве не должно взыграть сердце истинного мужа при виде достойного отряда столь отважных копейщиков и веселых лучников? Клянусь апостолом Павлом, было бы очень плохо, если бы меня не радовало, что впереди моих храбрых соратников реют пять алых роз.

— Кошелек я уже отдала вам, Эдриксон, — продолжала леди Лоринг. — В нем двадцать три марки, один нобиль, три шиллинга и четыре пенса, это большие деньги, и они доверены одному человеку. И прошу вас помнить, Эдриксон, что у него две пары башмаков — одна из красной кожи, на каждый день, а другая — с золотыми цепочками на носках, эти пусть надевает, если ему придется пить вино с Принцем или с Чандосом.

— Дорогая птичка, — сказал сэр Лоринг, — мне очень жаль расставаться с вами, но вот мы уже достигли опушки, и не годится мне увозить хозяйку замка слишком далеко от ее владений.