Белый отряд - [52]

И все-таки Аллейн был удивлен и потрясен, когда понял, насколько глубоко она вошла в его жизнь, насколько смутные мечты и желания, наполнявшие его духовную сущность, теперь все сосредоточились на этом столь земном предмете. Он едва решался осознать постигшую его перемену, когда несколько случайно сказанных слов, словно вспышка молнии в ночи, в беспощадной ясностью открыли ему правду.

Однажды, в ноябре, он вместе с другим оруженосцем, Питером Терлейком, отправился верхом в Пул, к Уоту Суотлингу, дорсетширскому оружейнику, за тисовыми пластинами для луков. Близился день отъезда, и оба юноши, возвращаясь домой, торопили лошадей и мчались через пустынную низменность со всей скоростью, на какую были способны их кони, ибо уже наступил вечер, а дел оставалось еще очень много. Питер был крепкий, жилистый и смуглый паренек, выросший в деревне, он ждал предстоящей войны, как школьник каникул. Но в этот день он был хмур и молчалив и лишь изредка произносил слово из внимания к своему товарищу.

— Скажи мне, Аллейн Эдриксон, — вдруг начал он, когда они скакали по извилистой тропе, которая вела через Борнемаутские холмы, — тебе не кажется, что за последнее время леди Мод бледнее и молчаливее, чем обычно?

— Может быть, — коротко отозвался Аллейн.

— И предпочитает с рассеянным видом сидеть в своем алькове, чем весело мчаться на охоту, как бывало прежде. По-моему, Аллейн, то, чему ты учишь ее, отняло у нее жизнерадостность. Учение ей не по силам, как тяжелое копье легкому всаднику.

— Так приказала ее матушка, — ответил Аллейн.

— Но ведь леди Найджел — при всем моем почтении к ней — скорее пристало бы вести в атаку отряд солдат, чем воспитывать такую хрупкую, белоснежную девицу. Слушай, Аллейн, я скажу тебе то, чего не говорил до сих пор ни одной живой душе. Я люблю прекрасную леди Мод и отдал бы до капли всю кровь моего сердца, чтобы угодить ей.

Он говорил задыхаясь, и в лунном свете его лицо пылало.

Аллейн промолчал, но ему почудилось, будто его сердце превратилось в ледяной ком.

— У моего отца богатые земли, — продолжал Питер, — они тянутся от Фэрем-Крика до склонов Портсдаун-Хилла. Там засыпают хлеб в закрома, рубят деревья, мелют зерно и пасут стада овец, и всякого добра сколько душе угодно, а я единственный сын. И я уверен, что сэр Найджел был бы доволен таким союзом.

— А как думает сама леди Мод? — спросил Аллейн пересохшими губами.

— Ах, парень, в том-то и вся беда, только головой качнет или глаза опустит, когда я хоть словом обмолвлюсь о том, что у меня в душе. Легче было бы завоевать любовь снегурки, которую мы слепили прошлой зимой во дворе замка. Я попросил у нее вчера вечером только ее зеленый шарф, чтобы носить на моем шлеме как ее значок, но она рассердилась и заявила, что бережет его для человека получше, и тут же попросила прощения за резкие слова. И все-таки она не хочет ни брать их обратно, ни подарить мне шарф. Тебе не кажется, Аллейн, что она кого-то любит?

— Нет, не могу этого сказать, — ответил Аллейн, но сердце у него вздрогнуло от внезапно родившейся надежды.

— Мне так подумалось. А кого, не знаю. В самом деле, кроме меня. Уолтера Форда да тебя, а ты ведь наполовину лицо духовное, да еще отца Христофора из монастыря и пажа Бертрана, кого она здесь видит?

— Не могу сказать, — отрывисто повторил Аллейн, и оба оруженосца поехали дальше, каждый погруженный в собственные мысли.

На другой день во время утреннего урока учитель действительно заметил, что его ученица бледна и измучена, взгляд у нее потухший, движения вялые; увидев эту тревожную перемену, он испытал горестное чувство.

— Боюсь, что ваша хозяйка больна, Агата, — сказал он камеристке, когда леди Мод вышла из комнаты.

Девушка искоса посмотрела на него смеющимися глазами.

— От этой болезни не умирают, — ответила она.

— Дай бог! — воскликнул он. — Но скажите мне, Агата, что у нее болит?

— Мне кажется, я могла бы указать на другое сердце, которое страдает тем же недугом, — сказала та, снова взглянув на него искоса. — Неужели ты не знаешь, что это, — ведь ты такой искусный лекарь?

— Да нет, просто она кажется мне очень утомленной.

— Ну, так вспомните, что всего через три дня вы все уедете и в замке Туинхэм будет тоскливо, как в монастыре. Разве этого недостаточно, чтобы дама опечалилась?

— Это правда, конечно, — ответил он. — Я забыл, что ей предстоит разлука с отцом.

— С отцом! — воскликнула камеристка, усмехнувшись. — Ах, простота, простота!

И она вылетела в коридор, точно стрела, а Аллейн стоял, растерянно глядя ей вслед, охваченный сомнением и надеждой, едва дерзая понять тот смысл, который как будто крылся в ее словах!

Глава XIII Как Белый отряд отправился воевать

День св. евангелиста Луки настал и прошел, и только ко дню св. Мартина, когда забивают скот, Белый отряд был готов к выступлению. Под громкие звуки рогов, раздававшиеся с главной башни и у ворот, и веселый, воинственный треск барабана солдаты собирались на внешнем дворе, держа в руках зажженные факелы, так как еще не забрезжил рассвет. Аллейн из окна оружейной смотрел на странное зрелище: перед ним был круг желтых трепетных огней, строй воинов с суровыми бородатыми лицами, отблески факелов на оружии, лошади, опустившие морды. Впереди стояли лучники в десять рядов, окаймляли же строй младшие командиры: они сновали взад и вперед и равняли ряды, отдавая короткие распоряжения. Позади виднелась кучка закованных в латы всадников, их копья стояли торчком, цветные кисти свисали вдоль дубовых древков. Всадники были так неподвижны и безмолвны, что их можно было бы принять за металлические статуи; лишь время от времени одна из лошадей быстро и нетерпеливо била копытом и терлась о сбрую, когда натягивала ее, или трясла головой. На расстоянии копья от всадников сидел тощий и долговязый Черный Саймон, ратник из Нориджа, его свирепое, резко очерченное лицо было обрамлено сталью шлема, на правом плече висел шелковый значок с пятью алыми розами. По краю освещенного круга стояли слуги, солдаты будущего гарнизона и маленькие группы женщин; они всхлипывали, сморкались в уголки фартуков и пронзительно выкрикивали имена своих святых, чтобы те охраняли Уота, или Уилла, или Питеркина, взявшихся за ратный труд.