Белый отель - [6]

и жажду снегом утолить спеша,

все было – даже озеро – бело,

отель казалось, вовсе замело,

пока трубу он не наставил вниз

и те слова внезапно не нашлись,

что я там надышала на стекле.

Он сдвинул телескоп, и на скале

во льду мы различили эдельвейс;

он указал на падавших с небес

парашютистов, стала вдруг видна

застежка от корсета, – то она,

подружка наша пухлая, была,

она, казалось, в воздухе плыла,

зависнув в небе между двух вершин,

синяк, который Ваш оставил сын,

виднелся на бедре ее, он был,

по-моему, взволнован, его пыл

я чувствовала словно в забытьи,

тряс ветер трос фуникулера и

раскачивал вагончик, рвался крик,

вниз постояльцы падали, язык

его стучал мне в грудь, а кровь – в виски,

мгновенно напряглись мои соски,

цепочка дам не падала – плыла,

их юбки были, как колокола,

раздуты ветром; обгоняя их,

к земле летел поток фигур мужских,

казалось – это танец кружит всех

и женщины не вниз летят, а вверх,

как будто руки сильные мужчин

подбросили воздушных балерин;

мужчины оземь грянулись, вдогон

и женщины попадали на склон,

в деревьев кроны, в озеро, и лишь

затем упала россыпь ярких лыж.

Спускаясь, мы решили у ручья

передохнуть. На удивленье, я

так четко различала с высоты

рыб в озере прозрачном – их хвосты

и плавники горели серебром

и золотом, их скопище о том

напомнило, снуя под толщей вод,

как семя ищет в матку мою вход.

Уже иные рыбы жертв беды

обнюхивали в поисках еды.

Я слишком сексуальна? Иногда

я думаю – по-видимому, да,

как будто вовсе даже не Господь

тот, кто в клубок стянул всю эту плоть, —

потоками икры затмил моря,

лозу тугими гроздьями даря,

а финиками – пальмы; кто тельцу

велел вдыхать цветочную пыльцу,

быку – при виде слив ронять слюну,

а Солнцу – крыть бессильную Луну.

Олень во время гона, полный сил, —

Ваш сын меня всей скромности лишил.

Был персонал в ударе, раньше я

подобного обслуживания

не видывала, рьяный телефон

не умолкал, в отель со всех сторон

стекались гости, если кто от нас

съезжал, десяток новых тот же час

вселялся, на одну хотя бы ночь

просились новобрачные, но прочь

их часто приходилось отправлять,

одной чете в углу нашли кровать —

уж так рыдали, выслушав отказ;

а следующим вечером до нас

из коридора вопли донеслись,

у новобрачной роды начались,

стремглав помчались горничные к ней,

неся охапки теплых простыней.

Сгоревшее крыло весь персонал

отстраивать усердно помогал,

однажды, припечатана лицом

к подушке, я – уже перед концом —

его вбирала мощные толчки,

уже почти хрустели позвонки

и растекалась огненная слизь,

когда мы услыхали: к нам скреблись

в окно, то был шеф-повар, он вспотел,

кладя слой свежей краски на отель,

он подмигнул нам, радостен и лих,

без разницы мне было, кто из них

во мне, бифштексы были хороши,

и соус он готовил от души,

и было так чудесно понимать,

что часть себя другому можно дать,

не ведал эгоизма наш отель,

где озеро и оползень, и сель

от гор вбирало, между чьих грудей

взмывали стаи диких лебедей,

а те скользили к озеру, их пух

так бел был, что захватывало дух,

отказывался верить в это взор,

и серыми казались пики гор.

ЧАСТЬ 2 гастайнский дневник

Она споткнулась о корень, поднялась и слепо бросилась дальше. Бежать было некуда, но она не останавливалась. Хруст листвы позади становился все громче – ведь мужчины бегают быстрее. Даже если добежать до опушки, там лишь будет еще больше солдат, готовых открыть по ней стрельбу, но еще несколько мгновений жизни – драгоценны. Только их слишком мало. Возможности спастись не было никакой, разве что сделаться одним из деревьев. Она бы с радостью рассталась со своим телом, со всей полнотой ощущений, чтобы превратиться в дерево, замереть в смиренном древесном существовании, стать приютом для пауков с муравьями. И чтобы солдаты прислонили ружья к ее стволу, ища сигареты у себя по карманам. Они бы с легким разочарованием пожимали плечами и говорили: ладно, одна не в счет, потом отправились бы восвояси, а она исполнилась бы радости, и листва ее пропела бы благодарность Господу, пока солнце садилось бы среди деревьев вокруг.

Наконец в изнеможении она рухнула на горько пахнувшую землю. Рука нащупала что-то твердое и холодное; она разгребла листья и обнаружила железное кольцо люка. Заставив себя подняться на колени, она попыталась его открыть. Какое-то время было тихо, как будто солдаты ее упустили, не теперь снова стало слышно, как они продираются через подлесок, совсем неподалеку. Изо всех сил она дергала за кольцо, но то никак не поддавалось На листья, устилавшие землю, упала чья-то тень. Она закрыла глаза, ожидая, что вот-вот все взорвется у нее в голове. Затем подняла взгляд и увидела испуганное лицо маленького мальчика. Он, как и она, был обнажен, из бесчисленных порезов и царапин на его теле сочилась кровь.

– Не бойтесь, тетя, – сказал он, – я тоже живой

– Тихо! – приказала она.

Кольцо по-прежнему не сдвигалось с места, и она велела мальчику ползти за ней. Вдруг солдаты да примут кровь на их спинах за красные пятна на опавших листьях. Но, ползком пробираясь вперед она ощутила, как в правое плечо мягко впиваются пули.

Ее тряс за плечо контролер, и она, извинившись стала возиться с застежкой сумочки, при этом чувствуя себя очень глупо: та, как и железное кольцо не желала поддаваться ее усилиям. Открыв наконец сумку, она подала билет контролеру. Тот прокомпостировал его и вернул. Когда дверь в купе закрылась, она поправила свое платье в черно-белую полоску, усаживаясь поудобнее и поприличнее. Пока она спала, на противоположное место в купе ceл солдат; встретившись с ним взглядом, она почувствовала, что краснеет, и стала перебирать содержимое сумочки. Она заметила, что у юноши, с которым она спала (если так можно выразиться), глаза зеленые и безмятежные. Взяв книгу, она возобновила чтение, время от времени поглядывая в окно и улыбаясь.