Белый отель - [59]

Я также не могу объяснить свои боли. (Они время от времени возобновляются.) Я продолжаю считать их органическими, хотя и необычными, и каждый раз, приходя к врачу, ожидаю услышать, что последние пятнадцать лет страдаю от какой-то заморской болезни груди и яичника! Допускаю, что «астма» в пятнадцатилетнем возрасте могла иметь истерический характер, но все остальное, думаю, нет. Давайте попытаемся взглянуть на это заново. Я потеряла мать, когда мне было пять лет. Это было ужасно; но, как Вы говорите, сироты есть повсюду. Она умерла при невыносимо безнравственных обстоятельствах и очень болезненной смертью. Да, но я могла бы с этим смириться. Найдется ли семья без своей неприглядной тайны? Честное слово, раньше мне не хотелось говорить о прошлом, меня больше интересовало, что происходило со мной тогда и что может случиться в будущем. В какой-то мере это из-за Вас у меня появилась привязанность к греху моей матери, и я навсегда Вам благодарна за то, что Вы дали мне возможность разобраться во всем этом. Но ни на минуту не верю, что это как-то связано с тем, что я корчилась от боли. От этого я была несчастна, но не больна. Наконец, если во мне и есть какое-то бисексуальное начало, то оно не столь явно выражено, чтобы я не смогла с ним с легкостью совладать. В целом я считаю, что моя жизнь была более сносной из-за тесного общения с женщинами.

Что меня терзает, так это вопрос: жизнь – это добро или зло? Я часто думаю о той сцене, которую случайно застала на отцовской яхте. У женщины, которая, как я думала, молилась, было искаженное мукой, испуганное выражение лица, но ее «отражение» было умиротворенным и улыбающимся. Улыбающаяся женщина (скорее всего, это была моя тетя) держала руку на груди моей матери (как будто успокаивая ее, мол, все в порядке, она не против). Но эти лица – по крайней мере, теперь мне так кажется – противоречили друг другу. И должно быть, противоречили самим себе тоже: гримаса была полна радости, а улыбка – печали. Медуза и Церера, как Вы блестяще сказали! Может показаться безумным, но кровосмешение как символ тревожит меня гораздо больше, чем как нечто реальное. Совокупление добра и зла для сотворения мира. Нет, простите меня, то, что я написала, – дико. Бред одинокой стареющей женщины!

С тех пор со мной только раз случился приступ зеркалобоязни. Это произошло, когда я читала о случае «Человека-Волка» с его одержимостью совершать половые сношения more ferarum. (А на самом деле, разве мы далеко ушли от животных?) Между прочим, я его знала. Вернее, понаслышке знала о его семье в Одессе. Упомянутые Вами подробности не оставляют сомнений. Вот почему – можно мне внести предложение? – нет необходимости ссылаться на Одессу как на «город М***». Близких, которых осталось мало, это не обманет. А остальных собьет с толку то, что Вы изобразили меня виолончелисткой (!), за эту маску – спасибо.

История Человека-Волка преследовала меня годами: это что-то вроде мессии нашего века.

По крайней мере, сейчас я с Вами откровенна и от души сожалею, что не была столь же правдива прежде, когда Вы тратили на недостойную пациентку так много своего времени и энергии. Я не могу выразить, как была тронута, узнав, сколько мудрости, терпения и доброты были отданы несчастной, малодушной, лживой молодой женщине. Уверяю Вас, это было небесполезно. Способностью понимать саму себя, которой теперь обладаю, я обязана только Вам.

Желаю Вам успеха в публикации Вашей статьи, если Вы по-прежнему полны решимости это сделать. Хотелось бы, чтобы мое настоящее имя не упоминалось ни при каких переговорах. Если мне будут причитаться какие-то деньги, пожалуйста, отдайте их на благотворительные цели.

Искренне Ваша,

Лиза Эрдман

Лиза почувствовала огромное облегчение, сообщив обо всем, что считала существенным. Она собиралась рассказать ему и о том, что спала с «незначительным» мужчиной в поезде, шедшем из Одессы в Петербург, о своем первом опыте полового сношения и одновременно первом случае галлюцинации; но письмо так разрослось и в нем было так много исправлений прежней лжи, что она испугалась. Еще одно исправление могло оказаться последней каплей; к тому же тот эпизод и в самом деле не был важным, она не могла сказать, что ее когда-либо мучило воспоминание о нем.

Да, было замечательно излить наконец душу. Она с нетерпением ждала ответа. По мере того как проходили дни, потом недели, а ответ от профессора все не поступал, нетерпение начинало сменяться ужасом. Она смертельно оскорбила его. Он в ярости. В самом деле, как может быть иначе? Она заслужила его гнев. Она снова стала задыхаться (но, конечно, не по причине фелляции). Из-за плохого самочувствия ей пришлось расторгнуть три контракта. Однажды утром она уронила поднос с завтраком на полпути между кухней и комнатой тети – ей показалось, что она слышит громоподобный голос Фрейда, осыпающий ее проклятиями.

По ночам она страдала от кошмаров, один из которых заставил ее стонать так громко, что к ней в спальню, опираясь на трость, приковыляла тетя, побледневшая так, что лицо у нее стало одного цвета с ночной рубашкой. Лизе приснилось, что она встретила мужчину, поднимавшегося по лестнице в их квартиру. Сняв фетровую шляпу, он сказал, что он – Человек-Волк и пришел, чтобы отвести ее к Фрейду. Она испугалась, но он был весьма обходителен и объяснил, что Фрейд хочет лишь просмотреть географические названия в рукописи, заменяя инициалы настоящими именами. И вот она пошла с ним, но вместо того, чтобы направиться к дому Фрейда, тот привел ее в какой-то лес. Ему нужна ее помощь, сказал он, показывая несколько порнографических снимков, где девушки мыли полы, стоя на коленях и задрав платье. Только так он получал облегчение – разглядывая эти фотографии. Она серьезно поговорила с ним об этом, и он, казалось, был благодарен ей за помощь. Они были рядом с озером, и она залюбовалась лебедями. Когда она повернулась к мужчине, тот превратился в настоящего волка: волчья голова торчала между его шляпой и длинным обтрепанным черным пальто. Он зарычал, и она бросилась прочь, а он мчался за ней, норовя вцепиться ей в горло. Даже спасаясь бегством, она помнила о том, что заслужила это – письмом Фрейду. Как раз в это время ее растолкала тетя Магда, в белой ночной рубашке и с перепуганным лицом, как у бабушки из «Красной Шапочки».