Белый отель - [46]

Вслед за Серебряковой он выразил глубокое восхищение ее голосом и восторг по поводу того, что она смогла сразу же принять приглашение на роль. На какой-то запиленной пластинке он слышал ее исполнение Шуберта. Но поскольку Лиза никогда не записывалась, о чем ему и сказала, он сконфузился, покраснел и полностью переключился на борьбу с жестким куском мяса.

И он, и Серебрякова (Виктор и Вера, они настаивали на таком обращении) работали в Киевской опере, и Лиза быстро перевела разговор на этот прекрасный город, в котором, кстати, и родилась. Оживление, вызванное упоминанием этого факта, не отраженного в ее биографической заметке, позволило Виктору вновь обрести душевное равновесие. Ее увезли оттуда, когда ей был всего годик, объясняла Лиза, поэтому она его толком и не видела, если не считать того, что пару раз бывала там проездом. То, что она успела увидеть, очень ей понравилось. Оба ее русских сотрапезника наперебой восхищались своим городом. Конечно, до недавнего времени условия жизни там были кошмарными, но постепенно все налаживается. Их пребывание в Милане тоже было показателем прогресса: все предыдущие поездки за рубеж проходили в составе строго укомплектованных групп.

– Вам никогда не хотелось вернуться? – спросила Вера.– Вы не чувствуете тоски по родине?

Лиза покачала головой:

– Я даже не могу точно сказать, где моя родина. Родилась на Украине, а мать у меня полячка. Говорят, в роду у нас есть даже цыгане! Почти двадцать лет прожила в Вене. Вот и скажите-ка, где моя родина!

Они покивали в ответ: да, им самим почти так же трудно определиться. Вера была родом из Ленинграда, а Виктор – из Грузии, и оба, конечно, евреи.

– По нации, не по религии, – поспешно добавила Вера.

Очевидно, думая, что синьор Фонтини может почувствовать себя обделенным вниманием, она спросила, что он считает своей родиной.

– «Ла Скала», – последовал ответ. Все рассмеялись, и Виктор предложил тост за родину их хозяина, за прекрасный театр «Ла Скала».

После этого было много смеха. Вера произносила шутки невозмутимым тоном, а Лиза, к собственному и всеобщему удивлению, блистала остроумием. Ее глаза искрились от вина и нервного возбуждения, и она доводила сотрапезников до колик, рассказывая нелепые – но совершенно правдивые – истории. Виктор Беренштейн ужасно закашлялся, когда, посреди одного из рассказов фрау Эрдман, вино попало у него не в то горло.

Серебрякова попросила его не пить слишком много, чтобы на утренней репетиции не мучиться похмельем.

– Он способен опьянеть даже от молока, – объясняла она Лизе, а он утверждал, что все это чепуха – он ни разу в жизни не был пьяным. Вера закатила глаза к небу.

– Ты права! – вздохнул он, отодвигая от себя стакан, еще наполовину полный, и Серебрякова одобрительно похлопала его по руке. В ответ он взял ее руку в свои и погладил. Довольно долго они смотрели в глаза друг другуг влюбленно улыбаясь. Лиза уже успела заключить, что они близки между собой. Сначала она приняла их отношения за обычную дружбу, товарищество, порожденное несколькими годами работы в одном оперном театре и укрепившееся совместным пребыванием за рубежом. И конечно, не удивляло то, что они обращались друг к другу на «ты», когда переходили на русский, чтобы подыскать нужное итальянское слово. Но шло время, Виктор слегка захмелел, и Лизе стало понятно, что перед нею двое влюбленных. Она была поражена тем, что Серебрякова, с ее безупречным овалом лица, сияющими зелеными глазами и длинными светлыми волосами (такими же серебряными, как и ее фамилия), могла влюбиться в человека с такой нерасполагающей внешностью, к тому же намного старше ее самой. Но о вкусах не спорят. Открытие огорчило ее, хотя она сама не могла бы сказать почему. Дело было ни в коей мере не в излишней щепетильности, хотя она знала, что Серебрякова замужем, да и у Беренштейна налицо были все приметы женатого человека. Возможно, виновата была открытость их поведения. Например, после того как они распрощались с синьором Фонтини и вошли в гостиничный лифт, Вера закрыла глаза и положила голову Виктору на плечо, одна лишь неуклюжая перевязь была помехой для еще более тесного прикосновения. Он обхватил ее рукою за плечи и стал гладить по волосам. Когда они вышли на третьем этаже, пожелав Лизе спокойной ночи, он все еще обнимал ее за плечи.

В своем тихом номере, среди бессмысленных цветов, Лиза почувствовала себя одиноко и грустно. Готовясь ко сну, заметила у себя на лице еще одну морщину. Спала мало и спустилась к завтраку еще до того, как начали накрывать. Уже допивая кофе, увидела Виктора и Веру – они пришли завтракать вместе.

Когда синьор Фонтини заехал за Лизой, чтобы отвезти ее в оперу, он указал на груду чемоданов и шляпных коробок, лежавших в вестибюле.

– Все – нашей примадонны, – сказал он.– Путешествует, как видите, налегке!

Серебрякова уезжала дневным поездом, сразу после репетиции, на которую она упросила Лизу разрешить ей прийти. Лиза, задыхаясь от волнения, улыбнулась замечанию синьора Фонтини, сделанному совершенно серьезным тоном. Затем они вышли на теплый весенний воздух и сели в лимузин, который, проехав два квартала, доставил их в оперу. Она забыла начальные фразы партии Татьяны, и ей пришлось просмотреть партитуру, чтобы освежить их в памяти.