Белый охотник - [2]

Болезни глаз — дело темное. Еще Гиппократ описал женщину, чьи больные глаза внезапно начали увеличивать предметы с силой трехсистемного микроскопа нашего времени.

В ночь моего рассказа движение минуло меня. Я шел совершенно спокойно, не испытывая болезненного замирания сердца, обычного предвестника припадка, и скоро достиг леса. Здесь было так туманно, что, не знай я дороги, пришлось бы двигаться вперед ощупью.

Медленная ходьба и однообразная белизна сырого воздуха странно повлияли на меня: я впал в задумчивость, глубокую и отвлеченную, как магнетическое усыпление. Когда навстречу мне попался какой-то мужик, я мог еще разглядеть его высокую фигуру, видел, что он мне поклонился, но не помню, отдал ли я поклон, и положительно помню, что уже не слыхал шума его шагов, хотя молодец, вероятно, сильно стучал крепкими каблуками сапог по укатанным колеям.

Долго ли я шел, не знаю; во всяком случае, больше получаса, т. е. времени, совершенно достаточного, чтобы неспешным шагом добрести от Берновки до моего жилища.

Большая сова тяжело поднялась на воздух над моей головою; мягкий шум ее полета заставил меня очнуться. Я огляделся: вокруг был лес, но незнакомый мне вдоль и поперек, березняк. Ноги мои тонули в росистой траве; поблизости не было видно ни проселка, ни даже тропинки. Я забрел в болотистую лощину; невдалеке журчали воды ручья. Гигантские сосны обступали края лощины и, сквозь туман, казались еще громаднее, чем в действительности. Я терял голову в догадках, куда завела меня моя непонятная рассеянность и каким образом завела? По многим признакам мне казалось, что я — в так называемом Синдеевском Яру, хотя я очень желал обмануться, потому что Синдеевский Яр был скверным местом, где год назад едва не погиб мой брат Георгий: загнавшись туда за раненой лисой, он незаметно очутился, как и я теперь, между двумя извилистыми линиями высоких, почти отвесных обрывов; не трудно было в двухтрех местах скатиться вниз по мягкой глине, как с ледяной горы, зато не так легко взобраться опять наверх: глина, осыпаясь громадными глыбами, делала бесполезными все попытки. Зеленые лужайки лощины, при ближайшем знакомстве, оказывались обманчивым покровом сплошного топкого болота; в Яру нельзя было шагу сделать без опасности завязть в зыбучей трясине, как и случилось с Жоржем. Обдумав свое положение, я понял, что, даже в самом лучшем исходе, должен провести ночь в лесу, так как, если бы даже мне удалось выбраться из Яра, я заплутался бы в чаще. На линии лощины виднелось несколько просек; по какой из них я пришел, не было ни малейшего представления в моей голове. Я покорился своей участи и присел на первый попавшийся пенек. Было очень тихо. Только пугачи перекликались где-то очень далеко и замечательно мерно: крикнет один — пауза — крикнет другой — опять такая же пауза — опять крик первого… Жутко было слушать их дикие вопли — сердце надрывалось.

Едва я принял спокойную позу, как ощутил близость движения. Я вперил глаза в белую глубь тумана и скоро нашел сильно содрогающуюся точку: движение распространялось от нее, как лучи от круглой светильни, спектром и, чем ближе к окружности, тем слабее; весь спектр представлялся моему воображению аршина четыре в диаметре; он не перебегал с места на место, что случалось наблюдать мне раньше, а напротив, устойчиво держался первоначального центра. Сосредоточенное внимание к точке быстро привело меня ко сну — по крайней мере я не помню себя в течение довольно долгого времени до момента, когда голос, далекий, но резкий и ясный, назвал меня по имени. Я вскочил на ноги.

— Ау! Кто здесь жив человек? — закричал я.

Эхо прокатилось по просекам и смолкло. Пугач раздирающе ухнул и стих.

Ответа не было. Минута, другая, третья — наконец, с востока донесся до меня слабый раздельный оклик:

— Ни-ко-лай! Иди сюда, Ни-ко-лай!

Очевидно, меня хватились дома брат и дядя и надумались учредить за мной поиски. Я несказанно обрадовался, крикнул еще раз, что было мочи, и пошел в сторону голоса. Мне посчастливилось сразу попасть на тропинку — узенькую, глубокую и вязкую, вероятно, протоптанную к водопою кабанами: их много в нашем уезде; крупный зверь бросился с моего пути — белые полосы на спине обличили барсука. Я шагал неутомимо.

Голос по временам звал меня и все с одной и той же стороны. Я громко аукал, однако мне не отвечали — значит, меня не слышали. Сперва я удивился, затем заключил, что попал в акустический фокус, весьма обыкновенный в лесных дебрях, если они разбросаны на холмах: звук с полной ясностью долетает сверху вниз и весьма слабо распространяется снизу вверх; иногда бывает и наоборот.

Кабанья тропа кончилась. Почва стала крепче; мелкие голыши шуршали под ногой. Скоро я уперся в каменистую стезю, протоптанную кверху обрыва.

— Николай! — отчетливо раздалось надо мной. Я был у цели! В две минуты, не больше, я вскарабкался по предложенному пути. Неверху никого не было.

Значит, брат, не слыхав моих воплей, решился направить поиски в другую часть Яра. Как бы то ни было, он не мог уйти далеко. Я аукнул и свистнул особым манером, хорошо известным Жоржу. Тогда произошло нечто необычное.