Белый огонь - [38]

— Она молит о прощении.

— Она угрожает, — поправила герцогиня мужа. — Завалит нас мертвыми письмами, если не отстанем. И неизвестно, какой приказ будет у этих писем. Если это пробралось через стены и охрану, то и другие смогут. А вдруг их будет сразу десять?

— Значит, ее придется простить, — хмуро отозвался герцог. — Во всяком случае, до поры до времени. А там — посмотрим. Возможно, дэво повезет больше. Пусть письма получают они. Я стану молиться за их успех.

Глава пятая ВСЕ, ЧТО НА ДНЕ

Во времена столь седые, что говорят о них лишь с сомнением. Во времена, которые были тысячу, а может, и больше лет назад.

Стоял Аркус.

С зари времен, с эпохи, что еще помнила асторэ.

Считался он городом городов. Центром мира. Первым среди остальных.

Его благословили любовью Шестеро и часто отдыхали среди садов, на берегах каналов и в тени белых стен. Тогда еще можно было встретить их и поговорить с ними любому, кто в этом нуждался.

А затем пришли темные годы. Аркус предал Шестерых.

И ветер раздувал плащ Вэйрэна. И были кровь, соль, пепел да слезы.

И небесный огонь, что оставил свой след. И гнев Шестерых сделал земли вокруг проклятыми.

Во веки веков.

Обрывок обожженной страницы неизвестного манускрипта, найденный в библиотеке Каре некого университета

Туман пожрал мир, тяжелым плащом лег на плечи, окутав их холодом и бусинками влаги, выступившей на коже, одежде, волосах. Его можно было потрогать, столь вязким он казался, и стоило лишь пошевелить рукой, как белая пелена приходила в движение, колеблясь завихрениями, тревожно и угрожающе.

Он давил, давил странной болью на виски, лизал их с издевкой, неприятно и тошнотворно, запускал ледяные пальцы за шиворот, корябал спину, щекотал шею. Хотелось сбросить его, но это было невозможно, ибо белесая пелена была вездесуща.

Туман сжирал почти все звуки: шум ветра, стук сердца и даже грохот Брюллендефоссена. Водопад едва звучал, словно он был маленькой мышью, засунутой в горшок, который сверху накрыли подушкой.

А еще было холодно. Так холодно, что изо рта вырывался пар, вот-вот грозящий прямо в воздухе превратиться в кристаллики инея. Ненадежная нить под ногами, сотканная из солнечной пряжи, мягко мерцающей, стоило лишь коснуться ее, едва не резала стопу и дрожала, как напуганный щенок, отвечая на каждое движение Тэо.

Он шел осторожно, выверяя шаги, опасаясь, что ветер налетит в любой момент, ударит в спину и сбросит в пропасть, к водопаду, а после ниже, на самые острые камни.

Во рту пересохло, рука, держащая большой стальной веер, подрагивала, и путь вперед, над ничто, казался настолько бесконечным, что, когда из тумана появились два величественных гиганта, не ожидавший этого акробат ощутимо вздрогнул. Близнецы, башни Калав-им-тарк, возвышались над всем миром. Острыми ребрами, каменными шипами, с единственным светлым окном-бойницей, к которой вилась нить.

Они выглядели грозно, страшно, совершенно нереально, как из мрачной сказки. Из прошлого. Эпохи великих волшебников, той, еще до Катаклизма, когда Тион пришел к оплоту шауттов и спас Арилу и Нейси. Не такие, какими их запомнил Тэо, выступая на свадьбе горного герцога. Твердыни больше не были разрушены, не являлись обломками костей прежних времен.

Словно их отстроили заново. И сделали это так здорово, что создавалось впечатление — башни не сложили, а вылили из камня. Черного, отшлифованного в зеркало, без всякого намека на стыки.

Калав-им-тарк дышали холодом, ужасом, тьмой. Тэо смотрел на них, как в разверзнутую могилу, на ту сторону. Слишком близко.

Очень близко.

Оставалось сделать лишь несколько шагов до окна, из которого лился мертвенный свет, но акробат колебался, и чем дольше он стоял на одном месте, балансируя на пляшущей нити, тем страшнее ему становилось.

Он не должен был находиться здесь. Ему незачем идти туда. Не с кем там говорить. Нечего делать. Тэо сделал глубокий вдох и, хмурясь, посмотрел, как пар изо рта превращается в кристаллики инея, повисающие в воздухе, точно наткнувшиеся на что-то.

В окне появился силуэт, и циркач, узнав его, крепче сжал рукоятку тяжелого стального веера.

Хенрин. Фокусник. Его друг. Тот, кто стал вместилищем для шаутта, и теперь за спиной демона появились другие. Лица молодые и старые. Красивые и уродливые. Мужские и женские. В одежде благородных, нищих, солдат, жрецов Шестерых, мастеровых. Так много, что он не мог их запомнить, но всех их объединяло одно — зеркальные глаза.

Хенрин резко взмахнул рукой, серебристое копье рухнуло со шпиля башни, оставив ослепительную полосу в небе, сжигая туман, разрывая его клочками, а вместе с ним и нить, по которой шел Тэо.

И Тэо рухнул, выронив веер, ослепший от удара молнии, полетел к земле, к пробудившемуся реву, мимо вала черной, как ночь, крови, наполнившей водопад. Он мог бы коснуться ее рукой, чувствовал тяжелый металлический запах, ощущал, как мелкие капельки остаются на щеках, и за секунду до падения в озеро, наполненное всей кровью мира, кровью тех, кто ушел, и тех, кто еще жив… проснулся.

Его сердце колотилось, словно в детстве, перед первым важным выступлением, и несколько минут акробат лежал не шевелясь, прислушиваясь к скрипу и стонам дерева, хлопанью ткани, плеску воды. Низкая темная комната, пахнущая сыростью, едкой смолой, влажной соломой, плесенью, соленым вяленым мясом, парами крепкой настойки, едва ощутимо — дымом от мутского порошка и сильно — застарелым потом.