Белый мусор - [58]

— «Начинаю маневр пристыковки к э-э-э… к этой опасной фигне, которая, должно быть, причальная мачта… Держитесь».

Глава 52. Чёрная пудра

Вечером объявила своей банде, что покидаю их на неопределённое время. Раздала указания, как поступить с награбленным на аэронефе, хотя ни секунды не сомневалась, что как только скроюсь, выживанцы вернутся в прежнее хаотическое состояние, а «Сен-Володимар» взорвут, чтоб полюбоваться огненным шаром, падающим прямо на их головы.

Между Свободой или Смертью они неизбежно выбирали смерть. Желательно, как можно более глупую.

Аджюдан неожиданно расплакался, размазывая по подбородку намокшие комочки пудры:

— Я хочу с тобой.

— Это невозможно, — попробовала я успокоить его и неловко погладила по голове, как маленького.

— Всё равно хочу с тобой. Мне здесь надоело. Я не хочу быть выживанцем.

После того, как я пригрозила ему саблей, аджюдан утёр слёзы и вернулся к костру.

Двунадесять моё отбытие воспринял с неудовольствием:

— Ты только стала свободным человеком. Я хочу рассказать тебе о вещах, которые не знают рабы цивилизации.

— В другой раз.

— Нет, сейчас.

Возражать этакому гиганту было бы самоубийством. Я покорно кивнула.

Он торжественно ввёл меня в свой автобус.

Меблировка на ханаатский манер: салон выстелен шкурами, а вместо комнатных перегородок плотно натянутые полотна ткани. Низенькие столики с разорёнными пирамидками чёрной пудры, свечи и развешенное по стенам оружие.

Выделялась в коллекции архаичная сабля-машиналь с широким клинком, оснащённым вращающимися лезвиями на кромке. Такими любили орудовать боевики в эпоху межплеменных войн. Неповоротливое оружие наносило смертельные раны. Если у фехтующего хватало сил донести саблю-машиналь до противника.

Двунадесять усадил меня на шкуру, предложил трубочку. Из вежливости вдохнула половину дорожки.

Двунадесять скрылся в шофёрском отделении и через минуту показался в новом наряде. Почти голый, в одних чистых белых трусах. Шлем тоже снял.

Церемонно сел напротив меня и принял пудры. Из кармашка трусов достал плоскую коробочку и высыпал на столик десяток малюсеньких пластиковых прямоугольников:

— Знаешь что это?

— Гражданские чипы. ГэЧэ, гэчка, гэчешка, грачка, голова-член… и ещё тысяча сленговых определений.

— Мы называем это даром богов.

Я не удержалась от иронии:

— Ваш дар богов печатают на императорском монетном дворе.

— Именно через обыденность верховное существо показывает свою благодать. А ты знаешь историю и предназначение чипов?

— Ну, ясно же, документооборот, регистрация граждан. Хранение паспортных данных, финансов. У канцеляритов и пэвэкашников на нём хранится формулярный список. Ещё чип блокирует возможность зачатия, пока не получишь лицензию.

Двунадесять торжественно сказал:

— А ты знаешь, что чипы придумали задолго до Большой Беды, и с тех пор технология их производства не менялась?

— Это выдумки секты мультимондистов.

— Нет, это правда. Знаешь ли ты, что чип приобретает память своего предыдущего хозяина? При трансфере она не удаляется полностью, а просто затирается слоем новой информации.

— Насчёт памяти не знаю, а вот кредитную историю хранит, хе-хе.

Двунадесять разложил чипы ровными рядами. Не отрывая взгляда от них, сказал:

— Посмотри на эти кусочки пластика и спроси себя, неужели так сложно напечатать столько чипов, сколько захочется? Почему чипы наследуются от мёртвых и передаются ещё нерождённым?

Мне стало скучно:

— Все знают, что длинная история использования создаёт сложный магнитный паттерн, защищающий чип от подделки. За сто лет паттерны стали такими, что подделать их технически невозможно.

Двунадесять величественно выпрямился:

— Ты мыслишь, как раб Империи. Считаешь, что чипы прикрепляют к людям, тогда как наоборот — людей прикрепляют к чипам. Императорского монетного двора не существует. Там не печатают новых чипов. Их уже сотни лет не печатают.

— Хм, интересная теория.

— Теории в науке, с помощью которой тебя создали. А я говорю истину. Наш уровень развития не способен создавать такие сложные устройства, как гражданские чипы.

— Даже если так, то что это меняет?

— Ничего, кроме понимания свободы. Пока тебя прикрепили к чипу — ты раб и скотина. Когда ты сам прикрепляешь себе чипы — ты властелин своей судьбы.

— В обоих случаях нужен чип, — парировала я. — Без него, значит, нет ни свободы, ни несвободы?

Двунадесять замялся. Отмахнулся от моего аргумента и продолжил:

— Я знаю, что девизом своей банды ты избрала фрондерский клич «Свобода или смерть». Он довольно точно передаёт мою мысль. Это не случайность.

— Мерси.

— Но я предложил бы поправку. Двуличный, взаимоисключающий союз «или» заменил бы на прямой и единотолковый «и». Свобода и смерть.

— Почему?

— «Свобода» — это резиновый мешочек, который способен растягиваться до неожиданных размеров. Каждая личность складывает в это мешочек свой набор условий того, что считает «свободой». Например, граждане Империи настолько несвободны, что согласны называть честным выбором поклонение семье Императора, герцогам и всей той прочей ерунде, на которой построен репрессивный аппарат государства. Напихивают они этот гондон до тех пор, пока не лопнет. Это — «Смерть». Хочешь что-то спросить?