Белый морок. Голубой берег - [368]

— Да что это в самом деле происходит? Если мы дадим партизанам преждевременно обнаружить себя, тогда прощай, Калашник!..

— Э, те-те-те… — передразнил его не на шутку перепуганный главарь банды. — Со стороны всегда легко давать указания. Я попросил бы вас не вмешиваться не в свои дела! — Но все же отдал приказ всем занять боевые позиции и соблюдать тишину.

Над селом повисла предрассветная тишина. Притаившись в своих укрытиях, «пугачи» не заметили, как на землю ступил погожий рассвет.

— А вы уверены, что Калашник будет отступать именно сюда? — спросил Тарханов Олеся, когда совсем рассвело.

— Вам бы об этом у спецов «Виртшафта» спросить…

Уже совсем развиднелось, когда конная разведка доложила: со стороны Малина приближается обоз каких-то подвод. Олесь заметил, как у Тарханова зловеще сузились глаза, шнурком вытянулись побледневшие губы. Будто гончая, кинулся он на околицу села, где по обочинам улицы были размещены засады. Олесь — следом за ним. До боли в глазах всматривались они в сиренево-сизую мглу на горизонте, однако, кроме двух пароконных подвод на обочине полевой дороги, никакого обоза не заметили. И подводы эти сиротливо стояли, брошенные погонщиками.

— Что бы это должно означать? — ни к кому не обращаясь, спросил Тарханов.

— Сейчас узнаем. Дробаха, коня! — рявкнул адъютант, обращаясь к одному из разведчиков.

Не становясь ногой в стремя, он легко вскочил в седло и, огрев гнедого, крикнул на ходу:

— В случае чего прикройте огнем!

Один Олесь знал, что адъютанту не понадобится огневое прикрытие, потому что партизаны по приказу Ксендза, оставив на видном месте эту приманку, сразу же возвратились к Змиеву валу.

И в самом деле, минут через пятнадцать адъютант с гиком и присвистом пригнал подводы в село. Пугачи всем скопом бросились потрошить груз на телегах. С удивлением они обнаружили там бурку, рюкзак с харчами, а главное — ящики с взрывчаткой под брезентом.

— Вот это трофеи! Вот это улов!.. — послышались выкрики. — Точно, партизанское имущество!.. А ну, присмотритесь-ка повнимательнее, братва, может, большевики с перепугу и штаны оставили…

Олесь подошел к Тарханову и сказал негромко:

— Не нравятся мне эти трофеи. Боюсь, что калашниковцы заметили нас и обошли село стороной.

У того конвульсивно задергалась левая щека. Он изо всех сил рявкнул на «пугачей», приказал своему заместителю проверить боевые порядки, а сам, насупленный и хмурый, быстро зашагал назад. Лег на бричке, заложил руки под голову и уставился в чистое небо. Какие мысли его сейчас обуревали, Олесь, конечно, не ведал, однако интуитивно чувствовал: что-то насторожило, зародило сомнения у князька.

— Немцы! Село окружают немцы! — внезапно разрезал тишину исступленный крик где-то на околице.

«Слава богу, начинается, — так и запело все в душе Олеся. — Теперь словаки никого отсюда не выпустят…»

— А это что означает? — будто с цепи сорвавшись, подскочил к нему Тарханов.

— Вероятно, то, что они преследуют калашниковцев, которых прозевали ваши лопухи.

Не успел Тарханов принять какое-нибудь решение, как где-то возле телег щелкнул одинокий выстрел. И почти в тот же миг вокруг всего села застучали винтовочные выстрелы, а справа и слева, захлебываясь, застрочили пулеметы. В этот адский клекот вдруг вплелся панический крик:

— Спасайся кто может! Мы окружены!..

И вдруг глухо застонала земля, затрещали плетни, заревели десятки глоток. Жестокие и беспощадные к мирному населению, «пугачи» напоминали сейчас очумевший от страха табун. Они бросали свои боевые посты, оружие и стремглав летели к месту, где стояли их подводы. И никакая сила уже не могла их остановить…

Олесю надлежало бы воспользоваться этой паникой и скрыться в каком-нибудь погребе или в глухом закоулке (именно так приказывал ему Ксендз), чтобы пересидеть кровавую заваруху, однако в эти минуты он не думал о собственной судьбе. Все его помыслы были прикованы к тому, чтобы ни один из оборотней не избежал справедливой расплаты. И в первую очередь — Тарханов! Поэтому он бросился следом за князьком, которого панический вал подхватил и понес будто щепку в противоположный конец села.

Возле подвод, перегородивших улицу, творилось что-то невероятное. Кто-то стремился растащить возы, впрячь в них лошадей, кто-то, наоборот, срывал с них чересседельники и хомуты, чтобы спастись верхом. Толчея, матерщина, проклятия… Олесь увидел, как Тарханов подскочил к «пугачу», который, отвоевав у своих приспешников коня, готовился взобраться на него, вырвал из его рук поводья и легко вскочил на спину. «Удерет! Ведь этот бандит не раз убегал даже из тюрем», — охватила его тревога. Не раздумывая, Олесь рванулся к Тарханову, схватил его за штанину и закричал умоляюще:

— А как же я? Неужели бросите меня?..

Тот лишь сопел и знай лупил коня в бока каблуками. Олесь бежал рядом и ничего не мог придумать, чтобы помешать этому выродку уйти от расплаты. А следом за ним, набирая скорость, тарахтела переполненная «пугачами» бричка.

За селом Тарханов оглянулся и внезапно саданул ногой Олеся в грудь. Падая, парень заметил, что тот вместе со всей охваченной паникой оравой пулей понесся по мосту. А еще успел заметить копыта, много конских копыт и блестящее металлическое ободье над собой. Потом — ослепительные молнии в глазах, острая боль во всем теле и черная пустота.