Белый квадрат. Лепесток сакуры - [41]

или принимает яд. Русский не менее тяжело переживает все это, но нечто внутри него удерживает его от подобного шага. Вас можно раздавить и расплющить, но невозможно сломать, и еще…

Он прищурился и внимательно посмотрел на Спиридонова. Потом улыбнулся.

– Да курите, курите… Но идемте тогда на воздух.

Виктор Афанасьевич, которому действительно чертовски хотелось курить, тут же достал из рукава кимоно полупустую пачку и щелчком выдвинул оттуда папиросу. Прикуривал он на ходу.

– …говорил я и с вашими… не знаю, пригодно ли тут это слово, le libertaire.

– Мы называем их нигилистами, – кивнул Спиридонов, выпустив дым в сторону. – В Артуре я их не встречал, а вот на родине доводилось. Неприятный народец.

– Они везде одинаковы, – ответил Фудзиюки. – В лучшем случае это эмансипированные великовозрастные подростки…

– Недоросли, – улыбнулся Спиридонов. – А в худшем?

– В худшем – люди, напрочь потерявшие совесть, – жестко сказал Фудзиюки. – То есть и не люди вовсе, совесть – необходимое качество любого человека. Так вот, даже ваши нигилисты отличаются от европейских. Они могут сколько угодно трещать о «ретроградах и казнокрадах», о прогнивших властях и порочной системе, но, в отличие от тех же европейцев, при этом все равно по-своему любят свою Родину и свой народ.

– Ну, далеко не все, – не согласился с ним Спиридонов. – Есть и такие, что вашему императору поздравительные адреса посылают и желают победы над Россией…

Он остановился и стряхнул пепел в траву.

– Но таких и правда немного. А как выглядит японский анархист?

Фудзиюки поморщился:

– Совершеннейший моральный вырожденец. Меня пугает то, что общество нормально к ним относится. С некой иронией, как к цирковым паяцам. А ведь у вас они, говорят, какого-то царя убили…

– Было дело, – подтвердил Спиридонов. – Ну что ж, Фудзиюки-сама, тогда, как война закончится, поезжайте ко мне в гости. У вас будет возможность получше узнать русский народ, а у меня – еще больше у вас поучиться.

Фудзиюки вздохнул:

– Сколько еще раз мне просить вас не называть меня так, Викторо-сан? Семьдесят раз по семь, как учил ваш Бог?

– У меня это непроизвольно получается. – Виктор Афанасьевич докурил и смял в пальцах картонную гильзу. – Поскорей бы война закончилась, что ли…

Глава 7. Первый урок

Он не заметил, как заснул. Сон его был продолжением воспоминаний. Спиридонову снилась большая белая фанза под крышей из рисовой соломы. Свет лился сквозь бойницы-окна меж крышей и стенами, но, хоть окна и были узкими, в помещении было всегда светло. До войны эта фанза была гумном, потом в ней разместили японских солдат, потом – пленных. Сейчас фанза вновь пустовала, лишь в центре просторного помещения был белый квадрат татами да одну из стен украшал простой, но наполненный глубоким смыслом древний символ…

– Иногда мне кажется, что для Японии было бы лучше, если бы это вы разбили нас, – сказал Фудзиюки, глядя в глаза ученику.

– Почему? – удивился тот. – Только не говорите мне, Фудзиюки-сама, что поражение лучше победы!

– Я просил вас, сударь, не называть меня так, – ответил его наставник строго, затем смягчился: – Победы и поражения должны приходить в свое время. Сейчас для Японии не время для побед, да и для России не время для поражений. Теперь мой народ возгордится, возгордятся те, кто спит и видит возвращение к эпохе Сэнгоку Дзидай, те, кому хотелось бы пересмотреть итоги Войны Босин. Те, кто свел все итоги преобразований Мэйдзи на нет.

– Но, учитель, вы говорили… – начал было Виктор… и тут же, сам не понимая как, оказался на полу – захват, бросок, с такой легкостью, словно он, двадцатитрехлетний поручик, некогда бывший украшением Кремлевского батальона, был легче пуха. – Вот незадача, и как вы все успеваете?

Подходил Никола Вешний; где-то на востоке вторая тихоокеанская эскадра восьмиузловым ходом приближалась к островам Тсушима, но ни один из тысяч матросов еще не знал, что эта дорога ведет на эшафот. Спиридонов говорил с Фудзиюки откровенно, но темы все еще не оконченной войны они не касались. У них хватало тем для разговора – почти два месяца Спиридонов был учеником Токицукадзэ, и за это непродолжительное время научился очень многому.

И не только самообороне. Фудзиюки давал ему много большее, он делился с ним своим мировоззрением, необычным даже для японца. Сын Нихона, учившийся в европейской Сорбонне, он знал жизнь Востока и Запада, но не так, как многие другие. Фудзиюки с ранней юности искал, он искал нечто неуловимое – искал учение, способное сделать человека счастливым. Не тем обывательским счастьем, которое заключается в лени, комфорте и набитом брюхе, не оглушенным счастьем алкоголика или опийного курильщика, не мимолетным счастьем порока. Он искал счастье для души. Когда-то, по его словам, на короткое мгновение его душа стала «как птица» – он чувствовал, что способен подняться высоко ввысь и увидеть всю землю, от края до края.

Это был день, когда он под руководством своего учителя Рюси Катагири получил свой первый дан в дзюудзюцу, и именно эту науку он передавал сейчас Виктору Афанасьевичу Спиридонову вместе со своей мудростью. Но мудрость Фудзиюки, по его собственному мнению, была несовершенна: он хотел стать просветленным, как некогда Сиддхартха Гаутама, но не мог достигнуть этого. Нигде – ни на Востоке, ни тем более на Западе, не нашел он той свободы, какую испытал один-единственный раз в жизни.