Белый конь - [49]

— Я могу отсюда доплыть до своего дома, — гордо заявил Лука.

— Неужели?! — поразился Альберт. — А туфли, брюки, сорочка… Одетый поплывешь?

— Нет, — улыбнулся Лука, — после уроков все ребята спускаются сюда. Когда наплаваемся, я отдаю одежду товарищам, а сам плыву по течению.

— По течению? — Почему-то именно это слово выбрал Альберт, чтобы выразить свое удовольствие.

— Да, по течению.

— А ну, покажи!

Лука с улыбкой покачал головой: в другой раз.

— Покажи, прошу, как ты плаваешь. Твое барахло я сам понесу. Ты плыви, а я бегом побегу… Честное слово!..

— Сейчас мне неохота. Настроения нет. И потом, еще рано, вода холодная.

— При чем здесь настроение? Если бы я умел плавать, все время бы в воде сидел. Раздевайся, давай… Покажи хоть разок, как ты плаваешь.

Лука поднялся и стал снимать ботинки, потом снял брюки и накрахмаленную, нынче утром тщательно выутюженную белую сорочку. Следом за ней снял и майку. Все это аккуратно сложил и передал Альберту.

— Знаешь, куда нести?

— Откуда же мне знать?

— Слышал о Речной улице?

— Это Пески, да?

— Точно.

— Пески-то я знаю, а номер какой?

— Семнадцать. Войдешь во двор и подождешь меня под липой. Только поторапливайся.

— Ва, могу даже на троллейбусе поехать! — Альберт протянул руку по направлению к склону и сказал: — Я оттуда посмотрю на тебя, а потом побегу… Если ты опередишь меня, я подарю тебе этот нож. — Он достал из кармана перочинный ножик с несколькими лезвиями и показал Луке. — А если я приду раньше, ты мне что-нибудь подаришь.

— Ладно, — согласился Лука.

Альберт побежал по отмели и в несколько прыжков очутился на самом верху. Оттуда он крикнул Луке:

— Давай быстрей, а то я уже ухожу.

Зеленоватая вода оказалась на диво теплой и прозрачной. Подняв руки вверх, словно сдаваясь в плен, Лука медленно входил в воду. Неожиданно он подпрыгнул и нырнул. Несколько метров проплыл под водой и под водой же перекувырнулся. Потом спокойно высунул голову из воды и левой рукой стряхнул воду с лица и протер глаза.

Альберт стоял на склоне. Радостно смеялся и скакал, махая ему рукой. Некоторое время он наблюдал за Лукой. И Лука тоже не сводил с него глаз, улыбался: знай, мол, наших! И тоже махал ему рукой.

Конопатый еще раз издал победный клич. Потом подпрыгнул, резво затрусил и исчез внезапно, как во сне.

Лука не спешил, он доверился течению, вынесшему его на середину реки. Чего ему было спешить? Если бы даже Конопатый лопнул на бегу, он бы все равно никогда не опередил Луку, ибо Лука здесь, на Куре, доказал, что прямая линия есть кратчайшее расстояние между двумя точками.

«Неужели он думает, что я возьму его ножик?» — думал Лука, спокойно, размеренно двигая руками и ногами. Ножик, судя по всему, был в порядке, и именно поэтому Лука не хотел его отбирать, не хотел огорчать Конопатого. «Видно, неплохой парень. Веселый, но чересчур простоват».

Вдоль Куры до самого Мухранского моста справа тянулась высокая бетонная стена. На пологом левом берегу набережной еще не было. Когда Лука плыл к дому, он всегда глядел на левый берег. Любил смотреть на маленькие домики и пестрые галереи и балконы. Все это было для него чужим и в то же время родным, близким и далеким. Наблюдая за городом с середины реки, он всегда обнаруживал между двумя домами и какой-нибудь домишко, которого не видел или не замечал прежде. Иногда останавливал взгляд на каком-нибудь ажурном балконе, казалось, и этот нарядный резной балкон он видел впервые. А иногда он находил совсем незнакомое окно. Окно и впрямь дивно сверкало на солнце своими разноцветными стеклами.

Проплывая под мостом, Лука уже был совершенно спокоен. Отсюда начинался его район — Чугурети, его владения.

Сразу за мостом реку рассекал надвое маленький песчаный островок. Слева прямо из реки поднималась белая стена высокого здания. Только не подумайте, что она крашеная, это она от муки такая белая. Из окон здания всегда вытряхивали мешки из-под муки или бесцеремонно высыпали сверху прямо в Куру отруби.

Потом показывались барабан и купол бездействующей церкви. Во дворе этой бездействующей церкви жила Маико, одноклассница Луки. Худенькая, бледная, как цветок, выросший без солнца… Когда Лука думал о Маико, то почему-то представлял себе, что она сидит, забившись в какой-нибудь темный угол, и грызет орешки.

Ниже церкви снова начиналась отмель, она врезалась в реку и от гаража автошколы до «Бабушкиной стены» тянулась вдоль нескольких дворов. Лука огибал островок и как раз там, где рукав соединялся с главным руслом реки, начинал подумывать о выходе на берег.

Отсюда уже хорошо был виден двор Луки, двухэтажный дом и раскидистая липа. Лука тотчас взглянул на липу — не опередил ли его Конопатый Альберт. Двор был пуст. И под липой никто не стоял.

Лука подплыл к берегу и уцепился за борт лодки. Только выйдя на берег, он почувствовал усталость, тело его словно отяжелело, но эта тяжесть не была ему внове; с ним всегда так случалось, когда он возвращался из школы вплавь.

По балкону второго этажа разъезжал на своем клеенчатом кресле с велосипедными колесами Андукапар. Тетушки, как обычно, сидели, запершись в комнате.

Лука стоял на солнце и обсыхал. Ему холодновато, тело посинело и покрылось пупырышками. Он на себе отжимал мокрые трусы. Потом пересек отмель и, укрывшись за стеной, снял трусы, чтобы выжать их получше — когда еще они высохнут! Натянув выжатые трусы, он вышел на солнце. «Если Конопатый шел пешком, — думал Лука, — то он еще не скоро появится». Да и на троллейбусе получается ненамного быстрее, троллейбус ходил редко и едва плелся, делая остановки на каждом шагу.