Белый конь - [45]

Дядя Ладо медлил. Присев на борт лодки, он молча дымил самокруткой. Зеленоватая прозрачная вода нежно касалась борта с мелодичным плеском, от которого та же хмельная дрожь пробегала по всему телу. Лука заметил арбузные корки, плавающие у берега, и вспомнил недавно сказанные дядей Ладо слова: «Запомни, если Кура несет арбузные корки, значит, пришло время усача». Лука твердо верил, что они вернутся домой на лодке, до краев полной усачей. Он мечтал как можно скорее вытянуть из воды рыбу, у которой была такая знакомая темно-серебристая спинка и белое брюшко. Эти два цвета природа разделила так четко, будто от передних плавников до хвоста шла невидимая ровная линия. Дядя Ладо швырнул окурок на середину реки и встал. Веревку от невода он привязал к левому запястью и обмотал вокруг руки. Потом он нагнулся и приподнял сеть. Прежде чем выпрямиться, он пристально взглянул на Луку своими синими глазами. Лука весь напрягся в ожидании очередного приказа.

Рыбак некоторое время смотрел на мальчика, потом выпустил сеть из рук и снял с запястья веревку. Он снова сел на прежнее место и устремил взгляд на противоположный берег. Лука только теперь заметил, какое утомленное, невыспавшееся было у дяди Ладо лицо, он показался ему почему-то очень постаревшим. Спадавшие на лоб редкие рыжеватые волосы не скрывали глубоких морщин.

— Что же тут поделаешь? — спросил дядя Ладо, беспомощно развел в стороны огромные руки и растерянно повертел ими. Совсем не подходила его сильным рукам такая беспомощность.

— Что поделаешь, ушел… Но ведь и другие ушли… Ведь не он один ушел.

— Кто ушел, дядя Ладо?

— Мой Котико… Вчера вечером я его проводил.

— Куда проводили?

— Туда, куда все идут, — рассердился вдруг дядя Ладо, — на войну… на фронт. Куда еще я мог его проводить?!

На некоторое время он задумался, потом снова продолжил:

— Я вырастил его, этого паршивца. И какой парень вымахал! Щедрый и справедливый! Таких парней немного! Лука, ты же знаешь: я в людях редко ошибаюсь.

— Знаю, дядя Ладо.

— Так вот, я говорю, хороший парень ушел.

Котико, пасынок дяди Ладо, работал наборщиком в типографии. Был он долговязым, худым, сутулым. Походка у него была такой неуклюжей, будто он волочил не свои, а чужие ноги. Лицо у Котика было болезненно бледное, и при этом он всегда выглядел таким удрученным, как будто у него что-то постоянно болело и он эту боль ничем не мог заглушить. «Интересно, что он будет делать на фронте? — подумал Лука. — Такой слабый и бессильный. Лучше бы дома остался!» Лука почему-то считал, что идти или не идти на войну зависело от желания Котико.

— И Митуша ушел, — сказал дядя Ладо, — который жил в каморке напротив нас. Его тоже вчера проводили.

Дядя Ладо снова достал из кармана жестяную коробочку с табаком.

— И Гогия ушел, Меквабишвили, и Пето… И Джибо, сын Чолаха… Все отличные ребята… Да… Кто же еще ушел? Кокила… Озо… Многие… Потом и других вспомню… Постепенно.

Из перечисленных здесь ребят Лука знал всех. Это были парни из Чугурети, полные сил, закаленные солнцем и водой Куры. Когда по субботам и воскресеньям они собирались на берегу, их голосами и хохотом наполнялась вся набережная. Эти парни, само собой разумеется, должны уйти на фронт, и они ушли, но для чего Котико пошел, — этого Лука никак не мог понять… «Наверно, не хотел от них отставать», — заключил Лука под конец.

— И Зипо проводили. И Конягу… И Джеко. — Дядя Ладо затянулся и выпустил дым в бетонную стену. — И Курку, и Пупуша… И еще… Вот как звали сына Машо?

— Эзекиа.

— Да, и Эзекиа ушел. А Эзекию брать еще рано было, он ведь совсем ребенок, несмышленыш… Рубен тоже вышел на станцию Навтлуги вместе со всеми. Проводил ребят… Так плакал, несчастный. Какое доброе сердце у этого коротышки. А я почему-то не люблю безбородых мужчин. «Рубен, не плачь», — успокаиваю я его, а он слезами обливается как женщина. — Дядя Ладо взял весло и поднялся. А это означало, что он собирается возвращаться домой и сегодня больше рыбачить не будет.

Лука подтянул веревку, и лодка ударилась носом о бетонную стену. Он быстро схватился за крюк, торчащий из стены.

— Думал душу отвести, — сказал дядя Ладо, — ничего не получилось… Руки ослабли, сила вся вышла.

Через пять минут они уже причалили к своему берегу. Лука быстро выскочил из лодки, взялся за цепь, притянул лодку и остановил ее. Дядя Ладо вышел на берег и направился к дому.

— Дядя Ладо, — позвал его Лука. — Эту сеть в лодке оставить?

— Совсем забыл, будь она неладна! — чертыхнулся дядя Ладо. Потом задумался и спросил Луку: — А что слышно от ваших?

— Ничего.

— Не нашли их?

— Нет.

Дядя Ладо вернулся обратно, одной ногой стал в лодку и, вытащив сеть, запихнул ее в ведро. Потом поднял ведро и медленно направился во двор. По дороге он снова обернулся к Луке, который привязывал лодку цепью к вбитой в землю свае.

— Хорошо еще, тебя с собой не взяли.

— Да он и маме говорил, чтобы не ехала.

— Почему же?

— Не знаю. — Вспомнив о матери, Лука расстроился. Сердце забилось где-то в горле, на глаза набежали слезы.

— Может, он знал, что немцы войну начать собирались? — предположил рыбак.

Лука пожал плечами. Заговорить он побоялся, знал, что сейчас расплачется. Дядя Ладо в задумчивости смотрел на Луку, его лицо, выдубленное водой и солнцем, выражало глубокое сомнение.