Белый конь - [117]

Назавтра после Победы Зизи устроила в школьном клубе обещанный концерт. Перед концертом провели небольшой митинг, на котором выступили трое — Маро-учительница, Кариаулева вдова и отличница из восьмого класса. Маро-учительница и восьмиклассница в своих выступлениях говорили о гордости за победителей, а Кариаулева вдова посвятила свое выступление геройству павших и их бессмертию в памяти людской. Неожиданно для всех попросил слова председатель колхоза Фидо Квалиашвили, который прочитал письмо, присланное из Австрии. Это была благодарность. Командир танкового соединения N сообщал, что построенный на средства наших колхозников танк с честью прошел тяжелый путь войны, сейчас воюет на австрийской земле и совсем скоро примет участие в освобождении Вены. Письмо было написано задолго до конца войны, но впечатление на нас произвело огромное. Громом аплодисментов и восторженными возгласами встретили мы это известие…

Потом (возможно, это было подготовлено заранее) на сцену вышли трое — две сестры и брат. Девочки вынесли гармонь и пандури, а у мальчика за пояс был заткнут саламури[26], который он, подойдя к краю сцены, выхватил наподобие кинжала. Очевидно, в связи с тем, что наш танк участвовал в освобождении Австрии, трио исполнило «Сказки Венского леса». До этого я не представлял себе эти три инструмента вместе — гармонь, пандури и саламури. Дети оказались просто виртуозами! Сейчас я утверждать не берусь, а тогда мне показалось, что у каждого из них абсолютный слух и блестящая техника. Сестры сидели на стульях; одна из них — кажется, пандуристка — даже не доставала ногами до пола. Взлохмаченный брат стоял между ними. Все трое были одинаково бледны, и на их лицах выделялись огромные грустные глаза. Кого я ни спрашивал, никто не знал, как их зовут, просто всех троих величали Илоевыми детьми. Я Илоевых детей видел впервые, хоть они и учились в нашей школе, в младших классах… Наверно, втроем они не попадались мне, а поодиночке я их, может, и видел, да не запомнил.

Тем временем сцену оккупировала Зизи: она прочла стихи, спела и исполнила танец… А у меня весь вечер не шли из головы умные и грустные Илоевы дети, которые, наверное, и нот-то в глаза не видели, но волею божьей прибились к берегу звуков. Об их дальнейшей судьбе я тогда не задумывался — просто счастлив был тем, что вижу и слышу их, что они существуют на свете — талантливые маленькие грустные музыканты, несущие радость другим.

Илоевых детей мне довелось видеть еще, и я запомнил их навсегда. Странно, но видел я их всегда в одной обстановке — в центре деревни, где провожали отъезжающих в Тбилиси.

Если не ошибаюсь, одной из первых после войны покинула деревню и отбыла в Тбилиси Зизи. Хорошо помню центр деревни и повозку с двумя лошадьми, которую в деревне называли «линейкой». На этой повозке ездили в Телави до станции, а уж из Телави кахетинским поездом — до Тбилиси. Как только мы окончили школу, Зизи заладила: хочу в Тбилиси. Она считала дни до отъезда и наконец своего добилась. В одно прекрасное июльское утро она стояла в центре деревни со своим чемоданчиком — сияющая, довольная, счастливая. Она ехала учиться, и мать с ней: сниму, дескать, ей комнату, устрою и вернусь… Может, попадутся добрые люди, и я им отплачу добром. Провожать Зизи вышла почти вся деревня, столпились вокруг линейки, суетились, галдели, напутствовали отъезжающих молитвами и добрыми пожеланиями. В этой кутерьме чуть поодаль, через дорогу, увидел я Илоевых детей. Взявшись за руки, они с любопытством и грустью смотрели на суетящихся людей. Некоторое время я наблюдал за ними, но вот кучер тронул лошадей, все смешалось, и я об Илоевых детях позабыл. Лишь возвращаясь домой, вспомнил, как они с улыбкой махали рукой вслед двинувшейся повозке.

Между прочим, многие учиться дальше захотели в Тбилиси. Раньше почему-то никто, кроме Зизи, этого желания не обнаруживал. Но стоило Зизи уехать, как мне пришлось чуть не каждый день провожать своих одноклассников — вместе с ними уезжали и те, кто окончил школу в прошлом и позапрошлом году. И всегда на одном и том же месте, как на посту, стояли, взявшись за руки, Илоевы дети и с грустной, но светлой улыбкой махали рукой уезжающим в Тбилиси односельчанам. Я всегда с невольным почтением присматривался к этим детям.

Вот я и проводил всех. Остался в деревне почти один — я, который еще в прошлом году пасмурным осенним днем сломя голову бежал отсюда.

Окончание школы — событие само по себе большое и важное. После этого сразу, без промедления, нужно оторваться от вчерашнего дня, от вчерашнего быта и образа жизни. Наступает конец однообразной и регламентированной жизни, на смену приходит новое. И нужно быть внутренне готовым к переменам.

Я на второй же день почувствовал дуновение новой жизни. Да и немудрено. Не нужно было идти в школу и учить уроки, возникало ощущение каникул. Все чаще я думал об Илоевых детях и о самом Ило. Я не знал его, но всерьез беспокоился, вернется ли он с войны. А вдруг не вернется — что будет с его детьми?

Судьба Зизи меня волновала не меньше. Я не смог постичь тайну ее безумного стремления, которое казалось мне показным и неискренним. С ее отъездом деревня будто обезлюдела, утратила голос и слух, потеряла всю свою прелесть и привлекательность… Получалось, что деревня была прекрасной, лишь пока в ней царил дух Зизи.