Белый какаду - [3]

Самым непонятным было то, что он со странным напряжением глядел на девушку, которой я недавно любовался. Он долго смотрел на нее, и его жирное лицо становилось все белее и отчетливее на фоне ночного мрака, а глаза делались темнее, меньше и блестели в темноте.

Я поставил стакан, который держал в руке, и это движение привлекло его внимание. Его взгляд блеснул в мою сторону, и в тот же миг он исчез. Он так поспешно исчез, а оконное стекло вновь стало черным и пустым, что казалось, будто его лицо было лишь призраком, мелькнувшим на одно мгновение и тотчас бесследно растаявшим.

Однако это был Ловсхайм во плоти и крови, я был в этом уверен. Впрочем, если человек пожелает смотреть через окно в свой собственный отель, я полагаю, что он имеет на это право, каким бы неприятным ни показался его взгляд.

Я помедлил немного, возясь с грушами, в надежде, что девушка с серебряными каблучками уйдет первой и я смогу взглянуть на ее лицо. Впрочем, это не имело особого значения, так как я заранее сказал себе, что ее лицо должно оказаться простым и лишенным всякой привлекательности. Она была так щедро награждена красотой тела, что казалось неразумным ожидать красоты ее лица. Но она не двинулась даже после того, как официант убрал со стола и скрылся.

В конце концов я встал, решив, что лучше оставить в памяти прекрасное видение неискаженным, не рискуя испытать разочарования, тем более что в зале становилось все холоднее. В холле никого не было и свет не горел. Я велел слуге затопить камин в моей комнате и подать мне туда кофе и бренди.

С приближением ночи непогода разыгралась уже вовсю. За то время, что я провел за обедом, ветер усилился, и мне казалось, что этот скрипящий старый дом каким-то странным образом стал частью ночной бури, разделяя ее мрачный натиск. Дом трясся и скрипел, жуткий ветер свирепствовал в коридорах. Когда я вошел в северное крыло и, наконец, открыл дверь, ведущую в свой коридор, струя холодного воздуха бросилась мне в лицо, подобно какому-то испуганному существу, вырвавшемуся на свободу. Я ощутил радость, увидев слугу, пришедшего несколькими минутами позже.

– Вы полагаете, они будут гореть? – спросил я, наблюдая, как он складывает дрова.

Он поглядел с сомнением на дымоход, затем пожал плечами и подтянул книзу губы, сделав прекрасный" французский жест, означавший, что он полностью снимает с себя всякую ответственность за дальнейшее. Он ясно говорил этим: "Вы просили огонь. Вы его получите. Но дует мистраль, и нельзя предвидеть, что произойдет. Что бы ни случилось, это уже ваша забота".

Он сложил небольшую кучку дров и зажег спичку.

– Много ли гостей сейчас в отеле? – спросил я.

– Нет, месье. Сейчас не сезон. У нас теперь живут только мисс Телли, миссис Бинг, отец Роберт и вы. Вот и все.

Он энергично подул на маленькое пламя, начинавшее разгораться. Видимо, он старательно зачесывал то небольшое количество волос, которое у него оставалось. Черными, влажными нитями они проходили над лысиной и теперь блестели, отражая огонь камина. Его энергичное смуглое лицо стало красным в свете вспыхнувшего пламени. Он перевел дух и сел на корточки. В его черных глазах теперь играли отблески огня, а белый фартук свисал с его колен.

– Мисс Телли (он отчетливо произнес слово "мисс") – это та красивая леди, которая сегодня вечером была в ресторане в красных туфельках с серебряными каблучками. А миссис Бинг – это... – Он поколебался в нерешительности, затем просто добавил: – ...а это та, другая.

Итак, она была красива. Услышав это, я почувствовал некоторое удовлетворение. Конечно, у этого слуги представление о красоте могло отличаться от моего. Однако он сделал все возможное, чтобы быть вежливым по отношению к миссис Бинг. Понятно, это не имело ни малейшего значения, но мне почему-то было приятно, что мисс Телли все же была красивой.

Ставни хлопнули, слуга, выпрямившись, подошел к высокому окну и открыл его. Пока он пытался более надежно закрепить ставни, в комнату ворвался неистовый ветер, заставивший пуститься в дикий пляс языки пламени и вызвавший страшный дым в комнате. Я подозреваю, что слуге ничего не удалось сделать, так как он бросил свое занятие и, пожав плечами, закрыл окно и задернул его толстой шторой.

Когда он подложил в камин дрова и удалился, я сел к огню и стал лениво нежиться. Огонь горел довольно хорошо, но слегка неровно из-за ветра. Я протянул ноги и с комфортом отдыхал. Возможно, здесь было несколько безлюдно и слишком тихо, если не принимать в расчет ветра, но все же было неплохо.

Мои глаза лениво блуждали по комнате. Я разглядел толстый потертый красный ковер, старые кресла в атласных чехлах, фантастическую хрустальную люстру, огромный мрачный шкаф, зеркало в золоченой раме над камином и веселые французские часы на камине. Мое внимание привлекли не столько сами часы, сколько тщательно выполненная подставка к ним, в виде отлитой из бронзы фигуры человека на коне.

Вероятно, именно тогда я задремал, потому что последним запомнившимся мне предметом была эта бронзовая фигура. Она отчетливо запечатлелась в моем сознании: лошадиная грива, развевающийся хвост, а также шляпа и плащ всадника, откинутые назад, даже его рука в перчатке и длинная шпага, которую он держал.