Белый эскимос - [5]
Кнуд Расмуссен во время длительной поездки на санях. Фото Лео Хансена
В бинокль я уже различаю цепочку саней, запряженных множеством собак. Они остановились, чтобы наблюдать за нами – пришельцами с юга. Вот от саней отделился человек и побежал по льду мне наперерез.
Я знал, что теперь нахожусь на пороге одного из наиболее знаменательных моментов моей жизни. Эти люди и были целью моей поездки; и выстрелы, время от времени доносившиеся со стороны этой группы, а также гарпун в руках человека, бегущего остановить меня, могли означать и дружбу, и вражду. Мое нетерпение было столь велико, что я не сумел сдержать данное товарищам обещание, что тот из нас, кто придет первым, должен подождать других, чтобы все одновременно смогли пережить эту встречу.
Ни секунды не раздумывая, я вскочил на сани и подал собакам сигнал прибавить ходу, показывая им на бегущего по льду человека. Они тотчас приняли его за убегающую дичь и сломя голову ринулись вперед, а поравнявшись с ним, окончательно озверели. Все в нем было чужим: и запах, и одежда, и чудной танец, который он выплясывал, пытаясь избежать дюжины раскрытых пастей.
– Стой смирно! – прикрикнул я и, широким прыжком перемахнув с саней к собакам, обнял эскимоса. Увидев такое проявление дружбы, собаки тут же остановились, а затем удрученно шмыгнули за сани.
Словно молния, меня озарила догадка, что этот человек понял каждое выкрикнутое мной слово. Это был высокий мужчина крепкого телосложения, с покрытым инеем лицом и длинными волосами; во рту его сверкали крупные белые зубы; улыбаясь, запыхавшись от бега и волнения, он ловил ртом воздух.
Вот так, кубарем, и встретился я впервые с новыми людьми.
Как только мои товарищи приблизились, мы направились в сторону группы людей, издалека наблюдавших за нашими объятиями. Человека звали Папик («Маховое перо»), жил он на возвышенности у залива Лайон. Больше я ни о чем не успел спросить, так как по опыту знал, что нужно остановить собак, прежде чем мы подъедем слишком близко к чужакам. К нам навстречу двинулись все мужчины, а женщины и дети остались лежать рядом с санями, растянувшись в снегу, словно в летний день на лужайке. Мельком взглянув, я увидел, что несколько женщин сидят, держа на коленях полураздетых младенцев, и кормят их грудью. Солнце падало на их смуглые улыбающиеся лица, и я вдруг словно забыл, что стоит все та же погода, заставлявшая меня каких-то полчаса назад потирать собственный нос.
Это были акилинермиут, «люди с той стороны большого моря», о которых мне доводилось слышать, когда я подростком впервые заинтересовался эскимосскими сказаниями. Более живописную встречу трудно было представить: здесь, посреди льдов стоял целый караван из мужчин, женщин и детей в фантастических одеждах, похожих на живые иллюстрации к гренландским преданиям о знаменитых жителях материка. Каждый лоскут их одеяний состоял из шкурок, мягких, короткошерстных шкурок оленей, убитых на первых осенних охотах. Уборы женщин отличались свободными капюшонами и развевающимися длинными полами, прикрывавшими штаны сзади и спереди. Забавная одежда мужчин была словно приспособлена для бега: короткая спереди и с длинным хвостом сзади. Все это настолько отличалось от моды, известной мне до сих пор, что я вмиг почувствовал, будто попал в другие времена – давно ушедшие, но для меня одновременно и новые, сулившие встречи с людьми, которых мне предстояло изучать.
Среди массы впечатлений было одно обстоятельство, объединявшее нас словно давних знакомых и сблизившее друг с другом, – это был язык. Разумеется, я всегда знал, что мы говорим на одном и том же языке, но при этом никогда не думал, что разница столь незначительна и мы сразу сможем общаться. Они ведь приняли нас за своих дальних соплеменников с Баффиновой Земли.
Уложив все свое добро на сани, эскимосы держали путь к местам осенних стоянок внутри материка, за заливом Лайон. Однако, как и все остальные эскимосы, окажись те на их месте, они на время оставили всякую мысль о путешествии и продвинулись только до больших сугробов поблизости, где мы разбили целый поселок из снежных хижин, чтобы отпраздновать нашу первую встречу.
Встречаясь с новыми людьми, ощущаешь то же самое, что и путешествуя по новой стране: то и дело ожидаешь чего-то необычайного, а потом это вдруг происходит на самом деле. Нечто столь повседневное, как строительство новой снежной хижины – то, что мы делали сотни раз, – здесь оказалось чудом. Никогда прежде мы не видели, чтобы снежное жилище возводилось с такой скоростью. У жителей мыса Йорк такую работу выполняют два человека: один вырезает снежные блоки и передает их другому, складывающему из них дом. Но здесь один человек просто сделал несколько надрезов на сугробах участка, облюбованного для строительства, затем вырезал блоки и тут же их сложил – причем так расторопно, что мы потеряли дар речи. Пока он этим занимался, его жена, взяв в руки большую, причудливой формы лопату для снега, имевшую не только рукоятку, но и ручку, приделанную к полотну, принялась распределять осыпающийся снег по стенам, пока те росли в высоту. Этот слой рыхлого снега забивает все швы, утепляя жилище, чтобы непогода была ему нипочем. Менее чем через три четверти часа на снегу уже возвышались три большие снежные хижины, и почти одновременно из снега вырезали лежанку и зажгли плошку-жирник, согревавшую жилище.
