Белые тени - [63]

Убедившись, что я ушел, Ирен отправилась обыскивать чемоданы Кучерова. Это я видел, и она не подозревает, что ее платочек сейчас лежит там, на полу. Не обнаружив ничего, она побежала, наверно, к воротам, чтобы встретить мужа, который должен был принести ключ и одновременно запутать след. Взяв ключ, проникла в канцелярию и выкрала из кассы табакерку и деньги... Выкрала ли? Какого черта тогда Скачкову нужно было идти по мою душу! Чтобы совершить всю операцию, ей понадобилось пять-шесть минут, а дойти от ворот по шоссе к окнам кучеровского кабинета — минут восемь-десять. Таким образом она могла бы дать мужу сигнал, что все в порядке.

— Значит, ни денег, ни табакерки в кассе уже не было, значит, их взял Павский. Он-то не знал о том, что Кучеров пойдет провожать Хранича. Услыхав и поняв, что «Дина» — ключ к шифру, и решив, что генерал капитулирует, Павский, не мудрствуя лукаво, пошел за документами. А ключ, по-видимому, выкрала для него из директорского сейфа Грация. Неужто она такая дура! Такую вербовать опасно! А какова роль Берендса? Что нужно ему? За чем охотился он? За деньгами? Вряд ли! Но и Павский, наверно, не взял эти деньги. Может быть, Мальцев? Этот войсковой старшина способен на все!»

Через несколько минут Алексей, никем не замеченный, выскользнул из дома и неторопливо направился в верхнюю часть крепости, к старому генералу Гатуа.

2

«Ценность сведений зависит от источника. Пока не узнаешь происхождение информации, оценивать ее глупо», — внушал себе начальник полиции, с невольным уважением глядя на входившего чика Васу Хранича.

Вуйкович знал, что этот статный черногорец, выходец из старинной знатной семьи, один из самых влиятельных и популярных людей во всей округе. Мало того, полиция накопила материал, достаточный для того, чтобы предъявить обвинение в подрывной деятельности и посадить Хранича за решетку, но об этом не могло быть и речи. Чика Васо был не по зубам начальнику полиции захолустного городка, каким являлся Билеча. А играть с огнем Вуйкович не любил. И, кроме того, старик невольно внушал симпатию и почтение. Поэтому между властями предержащими и многочисленным кланом Храничей сохранялся некий вооруженный нейтралитет.

— Садитесь, господин Хранич, — сказал. Вуйкович, приветствуя его рукой. — Разрешите выразить вам свое сочувствие! Я понимаю, как тяжело потерять доброго товарища. Да еще при таких обстоятельствах.

Черногорец опустился на стул. Он был бледен, в глазах стояла печаль, у переносицы залегли глубокие борозды. Рука, державшая длинную трубку, дрожала. Опустив подбородок на рукоять тяжелой суковатой трости, он уставился тяжелым взглядом своих черных, как агат, глаз на Вуйковича.

— Был у меня, комиссар, племянник, сын покойного брата Йовы. Всю войну провоевал, в каких только сражениях не участвовал — и в прорыве под Салониками, и под Каймак-Чаланом. Дослужился до капитана, получил, шутка ли, из рук короля Петра Кара георгиевскую звезду. Кончилась война. Собрался домой родных, жену, детей повидать, рад-радешенек. Назавтра собирался уезжать, а ночью в реке утонул, не то сам, не то утопили. Вот так! — Он причмокнул и продолжал: — Любит судьба подшутить над человеком. Ох, как любит!

Начальник полиции по-волчьи смотрел куда-то в угол. Потом украдкой взглянул на часы. «Десять часов пять минут, — отметил он про себя, — интересно, где застрял этот чурбан?» Следователя он величал в зависимости от настроения: «чурбаном», когда настроение было ниже среднего; «жеребцом» — при скверном настроении, ну а когда рвал и метал, то ругал его на все корки, так что у бывалого жандармского унтера Крсты вяли уши.

— Давно я не видел, никогда не видел таким генерала! — продолжал Хранич. — Весь он светился какой-то большой внутренней радостью. Хотел сегодня со всеми делами покончить и вечером выехать. Я ему и подводу заказал. «Поеду, — говорит, — чика Васо, на Дон. Будь что будет! Негоже человеку от своей земли и народа отрываться. Тяжело ему сейчас, нашему народу».

Вуйкович заерзал на своем стуле и буркнул:

— Наслушался коммунистической пропаганды. А еще генерал. Не пойму я этих русских. За что его убили? Политика? А куда девались деньги? Сто шестьдесят восемь тысяч динаров? Павский говорит, что это сделали коммунисты. Что скажете?

— Рука Москвы! Коммунисты во всем виноваты. Сколько времени уже дождя у нас нет, кукуруза гибнет: происки Кремля, не иначе! Павский к этому делу причастен. Просил меня вчера генерал зайти к подводчику Алимхану и сказать, что переносит свой отъезд на двадцать четыре часа, на сутки. Алимхан потом мне и рассказал, как пришел к нему сначала генерал с бородкой и договорился насчет подводы на субботу с тем, чтобы больше никого не брал и о поездке бы помалкивал, боится-де комитов. А вскоре пришел полковник, высокий, с рыбьими глазами, и спрашивает: к вам генерал не заходил, часом, подводу не заказывал? Алимхан ему все и рассказал. Думал, что генерал его послал. — Чика Васо провел рукой по усам, причмокнул и продолжал: — Только думаю я, комиссар, что не Павский убил, может, и хотел убить, но не убил. Опередили его. Павский барин, белая кость, на двадцать шагов в брошенную монету из пистолета без промаха бьет, а топор да кистень — дело мужицкое. Он скорей бы их на дороге встретил — и концы в воду: комиты, дескать, застрелили.