Белые тени - [42]

К счастью, это произошло не со всеми!

Кучеров с Поповым и четырьмя разведчиками разместились на самом носу у туго натянутых буксирных тросов.

— Пожалуйста, — согласился комендант «Гневного» генерал Думбадзе, узнав, что среди людей донского генерала есть бывший матрос, — устраивайтесь на свой страх и риск, ну а если кого убьет, пусть пеняет на себя.

В переметных казачьих сумах оказалось немало еды. Было и чем промочить горло. Не хватало только питьевой воды. Выдавалась она строго по норме: кружка в день.

Труднее всего приходилось огромному Ивану Попову. И хотя сын степей тихого Дона лишь посмеивался да отшучивался, он весь как-то осунулся, и видно было, что его мучит жажда.

В ночь на четвертые сутки их плавания Кучерова разбудил сердитый шепот Ивана:

— Ты опять, Степан, за свое? У кого воруешь? У своих же товарищей? Хочешь меня напоить за счет женщин и детей?

— Ни в жисть я, Гаврилыч, такое не сделаю. Да убей меня бох! Разрази гром на энтом месте, если я не прихватил воду у коменданта. Шо, я нехристь какой, детей и женщин обижать?! У этого чертова Думбадзе воды цельный бак. Ей-ей, правда! Пейте, Иван Гаврилыч, и генерала напоим, — уверял Чепига, разводя руками и чуть приседая.

У Кучерова потеплело на сердце. «Нет, не все еще потеряно, — подумал он, — не умерло закаленное в боях товарищество, крепка еще дружба, нелицемерная, настоящая, казачья! И ведь этот Рыжий Черт рисковал собственной шкурой не ради себя». Кучеров невольно приподнял голову и посмотрел на щуплую фигуру Степана Чепиги, который присел на корточки перед вахмистром.

Рыжий Черт провел с ними всю мировую и гражданскую войны. Для него не существовало трудных заданий. Из опаснейших положений он выходил шутя и играя. Всегда веселый, полный жизнеутверждающей силы. За шесть лет войны он не получил и царапины.

Почувствовав взгляд, они оба опасливо уставились на своего генерала.

— Зараз, господин генерал, гутарю я вахмистру: по которой воде плыть, ту воду и пить, а они ни в какую. Зачерпнул ведерко, подсластил, поколдовал маленько — вода как вода, сколько ни пить, пьяну не быть. Попробуйте сами!

Кучеров напился, передал ведро Попову и сказал:

— Пей, Иван, досыта, вкусная вода, давно такой не пил, будто и не морская. Где это ты, Степан, колдовать так научился?

Попов фыркнул, потом молча взял ведро и начал пить.

— У меня, может, помните, был гнедой, здоровенный, вершка на три выше вашего, так вот он больше ведра зараз не пил. Убей меня бох! — и Степан опасливо покосился на ведро. — А научил меня один хиромант...

Вахмистр опустил на грудь ведро, отдышался, потом широко улыбнулся и сказал:

— Ну и брехун же ты, Степан! — и снова присосался к ведру.

— Ей-ей правда, чтоб мне с энтого места не сойти! У ворюги украл.

— Что ворам с рук сходит, за то воришек бьют! И запомни это, Степан, чтобы потом затылок не чесать, — заметил Кучеров.

— Наше дело маленькое, нас за чубы таскают и ладно, энто уж вам, нашим отцам, за себя и нас затылки чесать надобно.

Тем временем вахмистр, напившись, передал ведро лежавшим чуть в стороне разведчикам со словами:

— Не валяйте дурака и не прикидывайтесь, будто спите. Хватит воды всем. А там, гляди, скоро и Константинополь.

В Босфор они вошли на другой день утром. На рейде к тому времени стояло около ста тридцати кораблей. Между ними сновали турецкие лодки — кардаши продавали восточные сладости, инжир, свежие булки, фрукты, табак за деньги или выменивали за вещи.

Едва лишь «Гневный» стал на якоря, как его окружило несколько лодок. Турки в красных фесках кричали что-то гортанным голосом, прищелкивали языком, расхваливая, видимо, свой товар, жестикулировали и показывали что-то на пальцах.

Не прошло и пяти минут, как обе стороны отлично договорились. С борта спускали веревку, кардаш привязывал к ней корзину, ее тащили наверх, клали вещи или деньги (в первые дни «колокольчики» еще что-то стоили) и опускали в лодку. Потом начинался торг, и корзина под сочную брань казаков с двумя связками инжира и пышной константинопольской булкой, испеченной лучшими в мире пекарями-турками из вкуснейшей в мире крымской пшеницы, поднималась на корабль. И минуту-другую спустя содержание корзины исчезало в желудке покупателя. У тех, кто наблюдал за этой процедурой, текли слюнки. И по мере роста аппетита наверху росли цены внизу.

С иностранных пароходов выгрузили беженцев, союзники разместили их по лагерям неподалеку от Стамбула, обнесли колючей проволокой и поставили часовых, преимущественно зуаров и сенегальцев, предупредив, что народ они дикий, непонятливый, будут, чего доброго, стрелять без предупреждения. «Дикий» народ показал себя более человечным, чем их в то время хозяева-французы, и вопреки приказу стрелять по убегающим этого не делал.

Иронией судьбы крупнейший лагерь был разбит у небольшого, но знаменитого городка Сан-Стефано, где был подписан мирный договор, освобождавший южных славян от турецкого ига и где стояли победоносные русские полки, в. которых служили нынешние беженцы. Горечь, досада на собственное бессилие, неосознанное чувство вины и желание найти ее в ком-то другом, страх перед неведомым будущим, озлобленность на французов, англичан, итальянцев, американцев и прочих «союзников» России, чьи флаги победоносно развевались над Константинополем, подавляли дух и деморализовывали остатки белой армии.