Белые снега - [27]

Дома Драбкин был не один. Разложив на коленях лоскутки оленьей шкуры, на стуле сидела Наргинау. Она шила одежду Драбкину для долгого нартового путешествия.

— Етти, — робко приветствовала Наргинау учителя. Она побаивалась его, сердцем чуя, что Сорокин не одобряет ее частых визитов и злится на милиционера, когда тот явно радуется ее приходу.

— Ии, — ответил Сорокин, заметив, что в комнатке чисто убрано, посуда помыта. Только почему-то вместо камлейки и меховой кухлянки на кровати и на столе были разбросаны лоскутки, а на полу лежали какие-то палочки, жердинки.

— Что вы тут мастерите? — с любопытством спросил Сорокин.

— Так и быть, откроем тебе секрет, — с таинственным видом сообщил Драбкин. — Делаем новогоднюю елку.

— Елку? — недоверчиво произнес Сорокин. — Да ты что, рехнулся? Откуда здесь елка? И кустика-то не добыть — все погребено под снегом!

— А мы вот придумали с Настасьей! — гордо заявил Драбкин.

— Откуда она знает про елку?

— Я ей рассказал, — Драбкин достал листок бумаги и протянул Сорокину, — гляди, что мы изобрели.

На листке была нарисована и даже раскрашена цветными карандашами елка. От ветвей шли стрелки с надписью: «Палки с наклеенной оленьей шерстью, крашенной в зеленое». Внимательно приглядевшись к рисунку, Сорокин начал постигать замысел милиционера.

— А что? Неплохая елка может получиться!

— Я начал вытачивать центральный ствол, — сообщил милиционер, — сверлю специальные гнезда, куда будем вставлять ветки. На эти ветки наклеим хвою из шейной шерсти оленя. Это Наргинау придумала… Правда, Настя, это твоя выдумка насчет шерсти?

Наргинау зарделась и молча кивнула.

— Молодец! — похвалил ее Сорокин. — А ведь можно устроить настоящее празднество! Позвать не только детей, но и взрослых! Устроить большое новогоднее чаепитие!

— Не грех и по рюмочке выдать! — сказал Драбкин.

— И пригласить еще соседей — Леночку Островскую с ее учениками.

12

Дорога шла под мрачными скалами, по кромке льда. Еле видимые нартовые следы то прижимались вплотную к черным камням, то уходили в море, петляя меж торосов и голубых обломков айсбергов.

Собаки резво бежали по снегу, самостоятельно находя дорогу.

В обнажениях скал зелено светились мерзлые потоки, а в углублениях, в темных ущельях, лежал вековой, затвердевший до ледяного снег. Кое-где над дорогой угрожающе нависали и зловеще курились дымком снежные козырьки.

— Иногда стоит только чихнуть, и… сорвется снег, — заметил Тэгрын, проследив за тревожным взглядом Сорокина.

— И что тогда будет?

— Ничего. Все — собаки, человек, нарта останется под глубоким снегом.

— Гибель?

— Да.

Со скал сыпал сухой снег. В понижениях угадывались развалины жилищ, и Тэгрын подтвердил, что здесь когда-то жили чукчи. Потом эскимосские племена прогнали их из этих мест, но и эскимосов осталось не так много, чтобы широко расселиться.

— А сейчас есть вражда между чукчами и эскимосами? — спросил Сорокин.

— Каждый день нету, — простодушно ответил Тэгрын. — Иногда только… но старики не любят этого. В Улаке почти половина женщин родом из Нуукэна.

— А сами нуукэнцы женятся на чукчанках?

— Нет, — ответил Тэгрын.

— Почему?

— Настоящая женщина не выйдет замуж за эскимоса! — решительно заявил Тэгрын. — Разве вы не заметили: в нашем селении почти никто не говорит по-эскимосски, зато каждый нуукэнец знает чукотский язык.

— Ты думаешь — это хорошо? — спросил Сорокин.

— Не знаю, — ответил Тэгрын. — Так повелось…

— Советская власть против того, чтобы один народ считался хуже другого, — сказал Сорокин. — Все должны жить в дружбе.

— А мы и живем в дружбе, — добродушно ответил Тэгрын. — Не ссоримся, не ругаемся.

— А девушек не отдаете замуж.

— Так кто же пойдет? — удивился Тэгрын. — За эскимоса разве пойдет настоящая женщина?

Разговор был трудный, и Сорокин прервал его, погрузившись в раздумья.

В этом заброшенном краю имелся свой национальный вопрос, который на первый взгляд был незаметен. Но кое-какие наблюдения на этот счет учитель уже сделал. Сам язык оказался удивительно верным источником сведений. Все, что относилось к себе самому, к своему народу, чукчи отмечали приставкой — лыги, что означало — истинный, подлинный, правильный. И сам чукча называл себя «лыгъоравэтльаном» — человеком в истинном, в правильном значении этого слова. И жилище его было «лыгэраном», «подлинным жилищем», соответственно обозначалась обувь, одежда, а женщина называлась ни много, ни мало — «лыгипэвыскэт» — «настоящая женщина». Сам же язык именовался «лыгэвэтгав», то есть «истинная речь», верный источник знаний об окружающей жизни, кладезь всяких мудростей. Надо отдать должное: лыгэвэтгав оказался языком богатым, гибким, способным выражать даже такие понятия, которые ранее не были известны чукчам. Порой на уроках Сорокин увлекался и придумывал с помощью своих учеников названия на первый взгляд мудреные, но точные. Когда зашла речь о домашней птице тангитанов — петухе, то после долгих поисков было найдено такое название: «клегтанныгатла», что переводилось весьма неуклюже, «самец-тангитан-птица», но зато ни у кого из чукчей оно не вызвало сомнений. Сорокин вживался в лыгэвэтгав.

Обогнули один мыс, другой. На исходе был уже третий час пути.