Белые ночи. Гражданские песни - [25]

Ты с отрезвляющей улыбкой,

Я — с отрезвляющей тоской.

О сфинкс насмешливый! Свидетель безучастный

Столь многих жребиев. Скиталец страстный

Завидует тебе. Еще не ощутил

Ты в каменной груди ни жалости, ни мщенья,

И все, что ни видал, задумчиво казнил

Улыбкой тихого презренья.

Смеялся ты над всем: над играми детей,

Над юношей в бреду страстей,

Над старцем мудрым и бессильным,

Над тем, кто завещал земле безвестный прах

И тем, кто, подходя к дверям могильным,

Готовил для себя бессмертие в веках:

Над фараоном, воздвигавшим

Для памяти своей гранитную тюрьму,

Над воином, других без счета убивавшим,

Чтоб стать бессмертным самому,

Над чернью, плакавшей перед священным гадом,

Над угождавшим ей обманщиком жрецом, —

И над отшельником с глубокодумным взглядом, —

Тебя создавшим мудрецом.

Над всем смеялся ты — и годы проходили.

Увы, всегда был прав твой смех!

Старели юноши и юношей бранили

За то, что в жизни ждут утех.

Своих творцов забыли пирамиды.

Державу, что создал прославленный герой,

Разрушил и, как он, прославился другой, —

Но и его рука постигла Немезиды.

Над родиной твоей, как ураган,

Промчалась смерть, стерев следы безумий

И мудрости следы. Забвенье, как туман,

Заволокло весь край. Ряды забытых мумий

Вторично умерли в покинутых скалах,

И тайна надписей, как их судьба, забыта.

Бессильно низвергались в прах

Дворцы из яшмы и гранита.

Во храме ползал змей по мудрым письменам,

Любуясь в темноте своим изображеньем.

Ленивый крокодил глядел на спящий храм,

Давно постигнутый забвеньем.

Злорадный вихорь налетал

На беззащитные руины

И рать кочующих песков на них бросал.

Царила смерть. Лишь ты, былого страж единый,

Спокойно высился над грудами песков.

День умирал и день рождался.

Бесшумно пред тобой шли призраки веков

А ты, загадочный, глядел и улыбался…

Ты помнишь ли ту ночь, когда к тебе пришли

Жена и муж с младенцем чудным?

Их звезды яркие вели

Путем далеким и безлюдным.

В ту ночь прохладой тихих крыл

Пустыни зной обвеян был.

На небе метеор все ярче разгорался.

У ног твоих лежал младенец весь в лучах.

Жена и муж над ним молилися в слезах.

А ты, загадочный, глядел и улыбался…

Ты был забыт людьми — и вдруг тебя нашли.

И вот игрушкой стал ты средь чужой земли.

Опять у ног твоих толпа в чаду движенья.

Как прежде жизни шум и суетен и пуст,

И мудрость древняя с твоих недвижных уст

Глядит на юный век с усмешкою презренья.

О, смейся, древний сфинкс. Клянусь, в ряду веков

Не повторился век подобный,

Столь много о любви кричавший и столь злобный,

Век одряхлевших душ и низменных умов,

Век мишуры и славы ложной,

Век гордой пошлости, ликующих невежд,

Век без преданий и надежд,

Бесчеловечный век, безбожный.

О, смейся, древний сфинкс, и тайну мне открой

Своей безжалостной улыбки.

Как ты, земных судеб я понял лживый строй,

Как ты, постиг людей паденья и ошибки.

Но отчего ж, как ты, смеяться не могу

Над этим племенем злосчастным

И — вечный Агасфер, из края в край бегу,

Терзаем жалостью, тоской и гневом страстным?

Мне не смешно глядеть на важного глупца,

Который сам в себе приветствует пророка,

Мне не смешно глядеть, как в дряхлые сердца

Все глубже с каждым днем сочится яд порока,

Как гибнет красота, как разум, даже он, —

Залог бессмертия, во мраке луч святыни,

И для людей стал тем, чем солнце для пустыни:

Бичом бесплодия, пожаром похорон.

Все для меня родник иль гнева, иль тревоги.

Земля мне ноги жжет, как уголья костра:

О, сколько раз ее касалися с утра

От горя и нужды сгибавшиеся ноги.

Мне воздух давит грудь: о, сколько ныне в нем

Стенаний замерло, то кротких, то грозящих.

Мне страшен свод небес: о, сколько рук молящих

Простерлось за день к ним в отчаяньи немом.

Как мрачный каземат на каждом камне голом,

Хранит сердечных мук глубокие следы,

Так мне страданий и нужды

Все в мире кажется символом.

И я, измученный, кляну

Минувший день и день грядущий,

И этой ночи тишину,

И свод небес, меня гнетущий

Сияньем чуждой красоты,

И сердца жгучие мечты,

И правды рай недостижимый,

И скорбь свою, но больше всех

Тебя, о древний сфинкс и твой жестокий смех,

Твой справедливый смех, как смерть, неотвратимый.

ВЕЧЕРНИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ АГАСФЕРА

День прошел… Вновь стрела в мое сердце впилась.

Вечность новым кольцом вкруг души обвилась.

Я искал — с нетерпеньем, с проклятьями, с мукой:

Всюду ложь… Я спускался на дно всех сердец:

Всюду скорбь… Я беседовал с верой, с наукой:

Всюду мрак… Что же дальше, бессмертный глупец?..

О, как в сердце клокочет и мечется злоба!

Я постиг, отчего я живу. Для тебя,

Отвращенья и ярости злая змея,

Во вселенной не сыщется гроба.

Но кто знает, что я не в гробу? Что живьем

Не положен я в гроб? Эта бездна немая,

Где блуждают светила, — вот гроб мой, и в нем

Одиноко душа моя бьется живая.

Я родился в гробу. Чуть познавши себя,

В бледном ужасе встал я, простер свои руки, —

Мрак и холод вокруг. И стонал я от муки.

В крышку гроба стучал, звал на помощь, скорбя:

Тщетный труд… Крышка гроба все вдаль уплывала

Под моею рукой. Напрягал я свой взор,

Напрягал свою мысль… Без конца, без начала,

Вырастал перед взором и мыслью простор.

Все мой гроб становился и глубже и шире

И с безбрежной вселенной слился наконец,

И один очутился я в мире…

Все мертво… Где ж могильщик? Могилы творец?

О, когда в этот мир, полный трупов и смрадный,