Белые манжеты - [8]

Голицын, голый по пояс, стоял в тесной кабинке офицерского умывальника и растирал грудь холодной забортной водой — взбадривался перед ночной вахтой. Будучи «совой», он любил это время, когда затихала дневная суета и умолкала межотсечная трансляция. В такие часы слышно даже, как под палубой рубки в аккумуляторной яме журчит в шлангах дистиллят, охлаждающий электролит.

Голицын сменил в операторском креслице старшину 1-й статьи Сердюка и надвинул на уши теплые «чашки» головных телефонов. Мощный хорал океанского эфира ударил в перепонки. Рокот органных басов поднимался с трехкилометровой глубины, и на мрачно-торжественном его фоне бесновались сотни мыслимых и немыслимых инструментов: бомбили колокола и высвистывали флейты, завывали окарины и трещали кастаньеты, ухали барабаны и крякали тубы, на все лады заливались всевозможные манки, пищалки, свистки…

Голицын слышал, как курс лодке пересекала стая дорад, рассыпая барабанные дроби, сыгранные на плавательных пузырях. Как прямо над рубкой, спасаясь от макрелей, выскакивали из воды и снова шлепались в волны кальмары, а там, в воздухе, наверняка подхватывали их и раздергивали на лету альбатросы. Несчастные головоногие, попав в такие клещи, тоже голосили, но ни человеческое ухо, ни электронная аппаратура не улавливали их стенаний. Зато по траверэному пеленгу хорошо было слышно, как свиристит дельфиниха, подзывая пропавшего детеныша. Его горе завивалось в зеленое колечко на экране осциллографа. Колечко металось и плясало, распяленное на кресте координат.

Где-то далеко впереди шепелявили, удаляясь, винты рыбака. Уж не он ли уносил запутавшегося в сетях дельфиненка?

— Центральный, по пеленгу… шум винтов… Предполагаю траулер. Интенсивность шума уменьшается. Акустик.

— Есть, акустик, — откликнулся Абатуров.

Шум винтов растворился в брачных песнях сциен. Косяк этих рыбищ шел одним с лодкой курсом, только ниже по глубине. Скиталец Одиссей вполне мог принять их пение за руллады сладкоголосых сирен. Но ликование жизни перебивали глухие тревожные удары — тум-м, тум-м, тум-м… Это из распахнутой пасти косатки, словно из резонатора, разносился окрест стук огромного сердца. Больной кит шел за подводной лодкой, словно за большим и мудрым сородичем, вот уже третьи сутки. Иногда он издавал короткие посвисты, но одутловатая черная рыбина с таким же косым «плавником» на спине, как и у него, не отзывалась.

Косатка — этот гигатский дельфин — не знал, как не знал и Голицын, что в космосе летел, удаляясь от Солнца, беспилотный аппарат. На золотой пластинке, которую он нес в приборном отсеке, были записаны главнейшие звуки Земли: человеческая речь, музыка и щебет дельфинов. Посланец Земли, пронзая глубины галактик, взывал к отдаленным цивилизациям дельфиньим криком. Но разумные миры не отзывались, будто строгое радиомолчание, наложенное на подводную лодку, распространялось и на них…

Голицын вздрогнул: в низеньком проеме рубки сутулился Абатуров:

— Что слышно, Дима?

— Товарищ командир, похоже, что попали в приповерхностный звуковой канал! — радостно сообщил мичман. — Такая плотность звуков… Помните, как весной?

…Нынешней весной, еще в самом начале похода, случился вот какой казус. Едва ушли с перископной глубины, как в наушниках среди подводных шумов и потресков — Голицын ушам своим не поверил! — прорезался голос Мирей Матье:

«…Танго, паризер танго!..»

Ему показалось, что он нездоров, вызвал старшину 1-й статьи Сердюка. Но и Сердюк явственно слышал:

«…Майн херц, майн танго!»

Пришел начальник радиотехнической службы лейтенант Феодориди, затем командир лодки. И они тоже обескураженно сдвигали наушники на виски — Мирей Матье! Корабельная трансляция молчала, молчали все лодочные магнитофоны — случайного соединения с гидроакустическим трактом быть не могло. Замполит даже открыл чемоданчик с проигрывателем пластинок: может, он наводит тень на плетень. Но электрофон молчал, да и пластинки такой у зама не было.

Ломали головы, выдвигали идеи одна фантастичнее другой: от электронной несовместимости приборов до свехдлинноволнового радиомоста, который возник между Эйфелевой башней и лодочным шумопеленгатором из-за ионосферных бурь или по вине неизвестных науке эфирных аномалий.

Штурман достал карту меньшего масштаба, что-то вымерил на ней и доложил Абатурову свою версию:

— Товарищ командир, в ста десяти милях по курсу Т-ские острова. На них расположены всемирно известные курорты. Там для аквалангистов через подводные динамики прокручивают эстрадную музыку, чтоб веселей плавать было. В «Вокруг света» читал. Надо бы гидрологию проверить. Возможно, Мирей Матье идет по ПЗК.[8]

Так потом и оказалось. Бывают такие слои в океане, которые не хуже кораблей распространяют звуки, даже не очень громкие, на тысячи миль. Именно в такой звуковой канал и вторглись гидрофоны подлодки…

Абатуров присел рядом на разножку и надел пару свободных наушников. Связист по образованию, он нередко заглядывал в рубку гидроакустиков «послушать шумы моря на сон грядущий».

Голицын охотно подвинулся, вжимаясь плечом в теплую переборку. Дурное тепло шло снизу из-под настила от свежезаряженных и изнывающих от скопленной энергии аккумуляторов. С появлением Абатурова — широкого, жаркого — в фанерной выгородке под бортовым сводом стало еще душнее. Но Дмитрий рад был столь почетному соседству.