Белые кони - [79]

Потом я решительно поднялся и вышел на улицу. Было темно и морозно. Мигая сигнальными огнями, выруливал на взлетную полосу мой самолет. Вот он замер на секунду — задребезжали от рева моторов мерзлые стекла аэровокзала, пронеслись мимо круглые иллюминаторы и сразу пропали, завихрилась снежная пыль — и самолет взлетел. Некоторое время я видел красные мигающие фонарики, слышал быстро затихающий гул моторов, а потом самолет исчез в темном беззвездном небе, будто канул в черную воду.

Вытащив из кармана мятый билет, я пораздумывал немного, идти сдать его или выбросить, но в это время из-за угла здания аэровокзала вывернулся юркий «газик». Я швырнул билет в сугроб и поднял руку. «Газик», как и всегда бывает в этих холодных северных краях, остановился сразу…

Ночью мне приснилась июньская тундра. Будто, схватившись за руки, бежали мы с Юлией по ярким жаркам, по зеленой траве, а когда, задохнувшись, упали в цветы и посмотрели в высокое небо, то увидели огромные, могучие валы северного сияния. Синие, красные, голубые, причудливо смешиваясь, они катились по пустому небу, застывали на мгновение и, разламываясь, исчезали за горой Шмидта. И хотя это мне снилось, но даже и во сне я понимал, что такого быть не может: ведь по всем законам природы летом не бывает северных сияний.

РАССКАЗЫ

По реке по Сухоне

Шабашники Санька Тетерев и Никола Пузан привели баржу, груженную тяжелым голяком-булыжником, с запозданием в две недели, потому что всю дорогу гуляли, и до того догулялись, что на одной из стоянок, то ли в большом селе Жеребятьеве, то ли в Подсосенском леспромхозе, потеряли своего закадычного дружка Симаху Скворцова.

Баржу встретил начальник ремстройконторы Коля Заусаев. Он стоял на берегу, одетый, как всегда, в длинный темно-синий плащ, широкополую серую шляпу и кирзовые сапоги, стоял, смотрел на приближающуюся баржу, на шабашников, сидевших на большом белом как сахар валуне, и перекидывал из одного угла рта в другой изжеванную папиросу — верный признак предгрозового состояния.

Санька и Никола, не сговариваясь, сплюнули за борт чай, который они жевали, чтобы отбить сивушный запах, и, как только баржа ткнулась в худенький деревянный пирс, разом вскочили и прыгнули на помост. Подошли они к начальнику не спеша, вразвалку. Поздоровались. Коля вместо приветствия вопросительно уставился на Саньку Тетерева. И под взглядом его черных, глубоко посаженных и все понимающих глаз Санька не выдержал, отвернулся и невнятно прогундосил:

— Камня нету. Выбрали весь камень. В трех местах брали, — стараясь дышать в сторону, гундосил Тетерев.

— Точно, — подтвердил Пузан.

На Колиных скулах заиграли желваки.

— Считай, до самой Тотьмы плыли, — сказал Санька и теперь прямо глянул на начальника: он не врал — плыли действительно чуть ли не до Тотьмы.

Коля посмотрел на реку, на баржу, на парящую в небе чайку, аккуратно затушил папиросу и, еле сдерживаясь, ответил:

— Разгрузите баржу и… ко всем чертям!

Он швырнул окурок в пыль, крепко придавил его каблуком и, не оглядываясь, пошел вдоль берега, к ремстройконторе.

Шабашники дождались, пока Коля скроется из виду, переглянулись и начали спускаться под берег. Хотя они мало верили в Колину угрозу — не очень-то много найдешь желающих возиться с пудовыми каменьями в мокроте да в грязи, разгрузкой они решили заняться тотчас же, не дожидаясь Симахи Скворцова: камень дело денежное, калымное.

Коля Заусаев зашел в свой кабинет и задумался. Вот уже несколько лет укрепляла контора размытые речные берега. Работа продвигалась медленно, то есть до того медленно, что дальше некуда: недоставало бутового камня — главного строительного материала. Тот, что был поблизости, давно выбрали, и приходилось снаряжать за камнем баржу, которая уходила иной раз и за сто, и за двести верст от города вверх по течению реки Сухоны.

Коля был в гневе за то, что Тетерев и Пузан угрохали две недели золотого времени. А время действительно было золотое. Стоял август, а в сентябре, гляди, полетят белые мухи, в середине октября встанет река. Тогда уже капут камешку. Конец работе. А надо, ох как бы надо укрепить берег до пристани!

— Так, — сказал Коля, встал и прошелся по кабинету. — Так, — повторил он и для чего-то открыл дверь.

Кабинет его выходил в бухгалтерию. Там стояло несколько темных, дорогого дерева столов. За самым большим из них сидел Николай Петрович Токмаков, старший бухгалтер, молодой человек лет двадцати девяти, в очках, с пышной шевелюрой: Коля, как бы задумавшись, постоял некоторое время на пороге кабинета, потом вдруг лицо его просветлело, и он, глянув на старшего бухгалтера, весело крикнул:

— Николай Петрович! Зайдите-ка!

Николай Петрович встал не сразу. Он аккуратно сложил бумаги, отодвинул их в сторону, протер очки, не спеша нацепил, оглядел сотрудников и лишь после этого, опершись обеими руками о стол, резко встал и своей легкой походкой, слегка наклонив голову, направился к кабинету начальника.

Бухгалтерша Сонечка, оторвав от расчетных листов круглое личико, проводила Николая Петровича тревожно-сочувственным взглядом. Вчера, как обычно, провожая ее домой, Николай Петрович рассказал, что у него большие неприятности с начальником, но что он все равно настоит на своем, в конце концов, финансовыми операциями распоряжается старший бухгалтер. Сонечка ахала, просила Николая Петровича не лезть на рожон, ведь Заусаев как-никак начальник. Потом они долго целовались в тени старого тополя, под поленницами широких осиновых плах. Сонечка закрывала глаза, а Николай Петрович вслух удивлялся, какие длинные у нее ресницы. Ни для кого из сотрудников бухгалтерии не было секретом, что Сонечка и Николай Петрович скоро поженятся, и, когда старший бухгалтер скрылся в кабинете начальника, кассирша, женщина пожилая и опытная, уловив тревожный Сонечкин взгляд, сказала: