Белые и черные - [74]

— Позднее к тебе не пустят.

— Я накажу, чтобы тебя пустили… ведь не олухи же у меня — знают, кто такой Алексей Васильич.

— Только не надувай, и чтобы никак мне не встречаться с Ягужинским, который и тебе самой, право слово говорю, теперь своими посещениями может только вредить. У светлейшего он на самом скверном счету. Да и в компанию к бывшим друзьям его не принимают.

— Всё знаю… да нельзя же мне его прогнать прямо…

— Скажи, чтобы говорили: дома нет.

— Наказано.

— Ну, стало быть, и не попадёт.

— Мало того. Я так занавешиваю окошки, что света снаружи никак не видно. А с тобой хочу о многом перетолковать.

— Хорошо, хорошо… Перетолкуемся и сойдёмся вплотную. Я не люблю ничего делать вполовину.

— Увидим.

— Только сэку побольше. Грешный человек, привязался я к этому заморскому питью. А все покойный государь… приучил…

— Полно, правда ли?

— Такая же правда, как и тебя.

Авдотья Ивановна зажала ему рот рукой и, ударив по плечу, сказала:

— До свиданья, жду с перечнем.

— Только чтобы ни в чём поперечки и отказу не было.

Чернышёва ещё раз ударила Макарова по плечу, и каждый разошёлся в свою сторону.

Воротясь в комнату, она нашла уже цесаревну Елизавету Петровну совсем одетою, и та, в накидке, стоя перед зеркалом, охорашивалась.

Увидя вошедшую и что-то про себя бормотавшую Авдотью Ивановну, цесаревна сказала ей:

— Могу побиться об заклад, что ты потерпела неудачу? Да и ништо! Подбила меня одеваться, а сама ушла.

— Я думала, что ваше высочество долго изволите собираться, и ошиблась… потому, конечно, стерпеть должна выговор… за опозданье… А сбудься мой расчёт, коли бы вы ещё одевались, — этого бы мне не пришлось выслушать.

— Не заговаривай, не заговаривай. Я совсем не то хотела сказать, а прямо тебе приписывала теперь неудачу в расчёте денежном. Неужели ты думаешь, я не поняла, что ты бегала переговориться с Макаровым? Да тот, мошенник, вернее всего, поманил тебя дворами и гаками, чтобы только ты подбила меня подписать… А как залучил он в руки указ с подписью, так обещанье и отъехало за тридевять земель в тридесятое царство.

— Не совсем так, ваше высочество. Алексей Васильевич от обещанья и теперь не прочь, да ведь только когда пройдёт разметка количества, тогда своими можно считать назначения, а не раньше…

— Стало быть, я и права. На посуле как на стуле. То-то ты нахмурая такая и прибежала: сама-то уж сознаёшь, что ошиблась в расчёте?

— Труните, труните, ваше высочество. А я в своё время всё-таки получу малую толику на бедность и тогда уже буду иметь честь пригласить на банкет к себе всех высоких особ, которые сделают мне честь — соизволят пожаловать.

— Вот бы тебя вместо Остермана посадить чужестранными делами заправлять, ей-Богу, право. Преловко бы ты отъехала от данного обещания.

— Почему вы так изволите заключать, смею спросить…

— Да потому, что я сама называюсь в гости, а ты намекаешь: нельзя ли осадить, подалее.

— Напротив, ваше высочество. Посещение ваше осчастливило бы меня теперь же, если бы соизволили снизойти на покорнейший упрос вашей услужницы.

— От Аннушки — почему не так? Зайдём, пожалуй… А теперь надо прежде высочайшее поручение исполнить. Пойдём же править посольство при голштинском дворе. — И бойкая цесаревна выбежала с крыльца и проворно пустилась к зимнему дворцовому мостику.

Всего через два дома был двор Авдотьи Ивановны, а ещё через дом, Рогузинского, — жилище новобрачных, герцога и герцогини Голштинских. Миновав Чернышёвский дом, цесаревна и её спутница стали подниматься на лестницу апраксинского крыльца.

— Дома сестра? — спросила цесаревна у камер-лакея.

— У себя.

— Не говори ей… стойте здесь. Я захвачу её врасплох. — И побежала вприпрыжку вперёд. — Здравствуй, Анюта! Рада ли гостям? — войдя без предуведомления к сестре, герцогине Голштинской, молвила, подавая ей обе руки, цесаревна Елизавета Петровна.

— Конечно, рада… что за вопрос? — молвила хозяйка, сухо раскланиваясь с генеральшей Чернышёвой, следовавшей и здесь за цесаревной Елизаветой. — Прошу покорно в галерею, у меня тут не убрано, — что-то сунув поспешно в альков и вставая, прибавила Анна Петровна, грустная и сильно не в духе.

— Что за счёты со мной-то? — возразила Елизавета Петровна.

— С тобой, конечно, но… — И она покраснела, смешавшись и не умея вывернуться.

— Авдотья Ивановна тоже извинит. Меня она застаёт и совсем неодетую, стало быть…

— Ничего тут, стало быть, не может, — холодно и сердито остановила щебетунью старшая сестра, очевидно не желавшая допускать никакой короткости между собою и генеральшей Чернышёвой.

— Я уйду, ваше высочество, чтобы не быть предметом стеснений для вашей особы… особенно если предстоит передавать сестрице супружеские нежности, — под видом смирения язвительно уколола Чернышиха Анну Петровну, не любимую ею за степенность и ум.

— Никаких пересказов особенных сестре от меня не будет, можешь оставаться с нами, пожалуй… Я только думала, что в светлице будет удобнее сидеть; а здесь… всего два стула…

— Нам, малым людям, перед вами и постоять можно… не какие хорошие, — со смехом вставила опять спичку Чернышиха.

Младшая цесаревна и тут ничего не поняла, но старшая очень хорошо поняла и, чтобы отучить дерзкую от нахальства, тихо сказала: