Белоснежка - [25]

– Что значит вся эта бумага на полу?

Хого лежал поверх плана и поверх засланцев плантаций, пытаясь укрыть их.

– Да ничего. Я просто взял с работы на дом домашнюю работу.

– А почему тогда ты перебираешь на ней руками, будто плывешь?

– Я тут немного вздремнул.

– Как-то странно ты вздремываешь.

Хого смотрел на Джейн. Он заметил, что ее фигура по-прежнему изящно виолончелеобразна.

«В этой виолончелеобразной девушке еще теплится жизнь, – думал Хого. – Почему я не провожу больше времени, глядя на нее и упиваясь ее бывалой красотой? – Но затем он подумал о виола-да-гамбаобразной Белоснежке. – Почему так ведется, что мы всегда требуем «больше», – задумался Хого. – Почему нам всегда мало? Можно подумать, что мы так и задуманы. Что это часть космического плана. – Хого сложил план и убрал его в особый плановый хумидор специальной конструкции, позволявшей долго сохранять восхитительную свежесть плана. – Пожалуй, мне стоило бы наделать из этого плана сигарных оберток, чтобы скрыть его от противников. Сигары будут выкуриваться в определенном порядке, и в голубоватых клубах всплывающего к потолку дыма будут вырисовываться первые, еще неотчетливые контуры плана. Интересно, какая для этого требуется химия. И физика. – Хого осмотрел упакованный в хумидор план. – Похоже, у него есть Слабые места. Возможное сопротивление тех, что внутри. – Перед мысленным взором Хого предстал мысленный образ вожака сопротивления в черном свитере с высоким воротом. – Готов поспорить, что мне никогда не удастся тайком проникнуть в этот дом, столь жестко будет сопротивление. Люди, обладающие сокровищем, будут охранять его не щадя живота своего. Какой же я все-таки олух по части планирования! Придется придумать новую епитимью себе в наказание за то, что придумал столь плачевный план, – ну, скажем, играть на аккордеоне».

– О чем ты думаешь? – спросила Джейн, судорожно сжимая ручку покупочной тележки.

– Играю на аккордеоне, – ответил Хого.

Мы не знали, на чем сорвать свой гнев и отчаяние, а потому пошли на улицу и побили собаку. Собака была большая, так что все в порядке. Все честно. Гаргантюанская чугунная собака высотой в девятнадцать футов, ознаменовавшая собой столетнюю годовщину изобретения мяса…

– Осторожнее, – сказал Кевин. День был свежий, свежее многих на нашей памяти. Девушки снова оборачивали свои головы тканью, ярко расцвеченный ситец перекидывался через верхушку к задней части и там, на задней части, где начинается нежная шея, завязывался узлом. Некоторое количество бродяг и тунеядцев валялось перед домом и заметно пятнало тротуар. Билл выглядел усталым. Я бросил на его лицо несколько добавочных взглядов. Затем подошли еще какие-то люди и сказали, что они артисты.

– Какие артисты?

– Вы имеете в виду, хорошие или плохие?

– Я не имел в виду не это, но каков ответ?

– Боюсь, плохие, – сказал главный артист, и мы отвернулись. Не это мы хотели слышать. Все было очень сложно и сетчато. Пятно оставалось на месте – просачивалось по водопроводу и по трубам, а еще его проносили в чемоданах. На коричневом костюме старого официанта лацканы из жеребка. Это вгоняло в тоску. Хого объявил, что Пол стоит в самой середине его, Хогова, лебенсраума.[21] Прозвучало зловеще. Мне не понравилось, как это прозвучало. Мы приняли еще по несколько «Хохотушек Мэри» под редиску. Хого точил свой крис. Бешено вращавшееся точило точило сталь. Визг стоял такой, что вы, наверное, сами знаете. Хого испытал крис на своем большом пальце. Красная капля крови. Крис действовал как надо. Завершив заточку криса, Хого начал точить свой боло. Затем он заточил свой паранг, свой мачете и свой дирк.

– Я люблю, чтобы все было заточено.

Президент снова выглянул в окно. Еще одна ночь, подобная ночи, описанной нами выше, и Президент выглядывал в то же окно. Индекс Доу-Джонса как падал, так и падал. Люди как были в лохмотьях, так и были. Президент на миллисекунду развернул свой ум на нас, сюда.

– В бога душу ил речной, – сказал Президент. – Ну неужели ж ничто не может быть путем?

Я не осуждаю его за такое изъявление чувств. Все рассыпается на части. Происходит много всякого.

– Я люблю ее, Джейн, – сказал Хого. – Кто бы она ни была, она – моя, а я – ее, виртуально, если уж не реально, навсегда. Я должен тебе это сказать, потому что, как ни крути, я пред тобой в некотором долгу за то, что тебе пришлось так долго сносить мое далеко не идеальное поведение. За все эти годы.

– Поэта должно утешать и устрашать, – сказал Генри. – Точно так же Билла должно привести к суду, за все, что он напортачил. Этот последний фокус стал доподлинной последней соломинкой. По сути суд мне видится чем-то в роде сеанса психоанализа, процедурой скорее терапевтической, нежели юридической. Мы должны докопаться до причин того, что он совершил. Когда он швырнул две упаковки миллеровского «Хай-Лайфа» в лобовое стекло этого синего «фольксвагена»…

Пол изучал окно Белоснежки из своего подземного сооружения. «Какая счастливая мысль! Мысль соорудить это подземное сооружение в непосредственной близости дома. Теперь я могу держать ее под неусыпным наблюдением при посредстве системы зеркал и специально обученных собак. Вот и сейчас одна из моих обученных собак исследует этого несомненно смазливого разносчика с мясного рынка, который подозрительно долго околачивается у двери. С первыми лучами рассвета я получу подробное донесение. Господи, это ж подумать только, во сколько мне влетело их обучение! Порядка двух тысяч долларов на собачью душу. Как бы то ни было, деньги можно считать удачно потраченными. Предприми я это предприятие с не-дообученными собаками, были бы все шансы, что пойдет сикось-накось, а так – накось, выкусь, по крайней мере на собачью природу вещей можно положиться».