Белорусы: нация Пограничья - [68]
Эта дискуссия имела немаловажное значение для выработки имперской национальной политики на белорусских землях, поскольку дискутанты имели авторитет серьезных экспертов. В дальнейшем царское правительство ипользовало в зависимости от ситуации оба вышеозначенных подхода. Многочисленные ограничительные законы и постановления, направленные в первую очередь против местной шляхты, фактически отождествляли католическое вероисповедание и польскую национальность. В то же время в официальных материалах местной государственной администрации и статистических переписях этнически белорусское католическое крестьянство с этого времени фигурирует в графе «белоруссы».
В 1860-х гг. российские власти столкнулись также с проблемой, кого отмести к лицам «польской национальности». Эта проблема была тесно связана с указом от 10 декабря 1865 г., который запрещал «лицам польского происхождения» приобретать в собственность землю в Западных губерниях. В октябре 1869 г. виленский генерал-губернатор обратился в Министерство государственных имуществ со следующим вопросом: «... возможно ли выдавать лицам польского происхождения, принявшим православие и вполне благонадежным в политическом отношении, свидетельства о приобретении іемельной собственности» [232]. Министр Зеленой ответил генерал-губернагору, что «под выражением "лица польского происхождения" нужно понимать не вообще католиков, а только поляков и тех западных уроженцев, которые усвоили себе польскую национальность... было бы совершенно несправедливо делать различие между владельцами не по политическим, а по религиозным соображениям» [233]. На основе этих рассуждений Зеленой пришел к выводу, что принятие помещиком-католиком православного вероисповедания не может служить основанием для разрешения на приобретение земли: «Если потомки этих лиц усвоят со временем русскую национальность — точно так же, как предки многих нынешних польских помещиков усвоили себе постепенно польскую национальность после перехода из православия в латинство, то все же для достижения этой перемены национальности нужно немало времени, по прошествии коего лица эти будут русскими на самом деле и окончательно отрешатся от польских взглядов и тенденций и самого языка, перестанут считаться лицами польского происхождения» [234]. В конце концов министр внутренних дел Тимашев объявил, что «от администрации зависит определение, более или менее точное, национальности лица, желающего приобрести в крае землю» [235].
Наплыв великорусского чиновничества вызвал определенное недовольство той части местного общества, которое составляли преимущественно выходцы из православного духовенства и мелкие служащие, лояльные правительству и согласные «обруситься», но недовольные засилием приезжих «обрусителей» и желающие иметь большее влияние в местной жизни. Служащий канцелярии виленского генерал-губернатора Масолов отмечал в своих записках: «... местные русские чиновники смотрели на нас с недоверием и даже неприязненно» [236]. Мировой посредник из Могилевской губернии Захарьин писал, что местные чиновники православного происхождения начали сознательно называть себя белорусами и «вредили, насколько могли, русскому делу» [237].
В российских интеллектуальных кругах даже начали высказываться опасения о возможности зарождения белорусского национализма. Такие опасения пытался развеять попечитель Виленского учебного округа И. Корнилов, который писал известному российскому публицисту Каткову в апреле 1864 г.: «Опасаться политических тенденций и сепаратизма просто смешно на западной границе. Какой тут сепаратизм, когда Белоруссия, находясь в столкновении с сильными народностями и соприкасаясь со сплоченным польским обществом, может держаться, только опираясь на Россию и тяготея к ней. Она никогда не будет настолько сильна, чтобы ей пришло в голову домогаться самостоятельности» [238]. Любопытно, что невозможность усиления белорусского национализма, как и большинства западноруссов, Корнилов доказывал польской угрозой, а не отсутствием у белорусов самобытных этнических черт.
Несколько успешней была национальная политика российских властей в отношении белорусского населения. Источники позволяют утверждать, что большинство сельских жителей православного исповедания называли себя «русскими» или «русской веры». Однако сложно говорить о наличии в этой среде развитого национального самосознания. Российская идея, которая пропагандировалась через правительственные народные школы, ассоциировалась прежде всего с самодержавием и правящей династией. В то же время в обществе распространялись революционные идеи, которые все более успешно подрывали крестьянский монархизм. Замедленность социально-экономического развития белорусской деревни и сдерживание властями процессов демократизации местного общества, как ни парадоксально, сдерживали и процесс распространения среди крестьян российской идеологии, а также русского языка и культуры. Это отмечает в своих воспоминаниях М. Павликовский: «... К счастью для белорусского фольклора и языка, процесс русификации продвигался очень медленно. Мальчик, который оканчивал деревенскую школу (если вообще туда попадал), и парень, который возвращался с военной службы, как правило, возвращались к прежней неграмотности и через несколько лет опять поглощались белорусской средой... Историки могли бы отметить любопытный парадокс: осознание национальной самобытности у современных белорусов во многом обязано темноте крестьянских масс времен царского господства»
