Белорусское зеркало - [9]

Для одних Коллекторная улица звучит благозвучнее, чем Еврейская, а какая-нибудь Захарова теплее, чем Провиантская. Для других годовщина Чернобыля становится поводом для политических балаганов, а Оршанская битва — символом национального возрождения (разумеется, это дело вкуса, кем быть переваренным, Москвой или Польшей — однако подобные предпочтения с общепринятыми представлениями о национальном достоинстве стыкуются слабовато; я уж не говорю о том, что понятий нации и национальности во времена Оршанской битвы не существовало). Истерзанная наперсточниками, белорусская история корчится на трех крестах сразу. В отношении к ней нет бескорыстной любви, нет академической беспристрастности, нет благоговения; ее затаскали по судам главным свидетелем обвинения, предварительно измордовав в кабинетах историков. Прошлое кромсают во имя будущего, а в результате имеют то, что имеют: будущее прошедшего времени.

Вот вам и минимум исторического контекста. Приехали.

По закатанному в асфальт прошлому меня водил поэт и дизайнер Михал Анемподистов. Мы шли по булыжным мостовым, срытым в позапрошлом году. На пустырях упирались в снесенные храмы — Михал мановением рук восстанавливал их контуры и объемы. Колупали пальцами реальный фундамент восемнадцатого столетия, посетили первую минскую гимназию (ныне ресторан “Ренессанс”). На Немиге нашли снесенный домик Меира Гера, представителя фирмы “Зингер” по Северо-Западному краю. Согласно семейной легенде, прадедушка проиграл его в карты, после чего прабабушка Либе-Чета наложила на него страшное еврейское заклятие: не ведать удачи в азартных играх ни ему, ни его потомкам до седьмого колена. (Вроде бы после этого прародитель угомонился и стал мирно промышлять контрабандой). Заклятие, должен признаться, исправно работает уже в пятом колене — хотя, с другой стороны, дом был профукан еще до наложения чар. И вот я стою перед ним, а на его месте современный торговый центр: сбоку прилепился “Макдоналдс”, а первый этаж отдан под казино… Чудны дела твои, Господи.

От Немиги поднялись к границе бывшего гетто, где несколько лет назад поставили памятник “гамбургерам” — евреям, свезенным в Минское гетто из Гамбурга; потом через сквер, разбитый на месте еврейского кладбища, мимо ржавых остовов старинных фонарей дошли до Северного переулка, и Михал показал мне пять стоящих подряд, друг за другом, деревянных домишек: последний деревянный ансамбль старого Минска. Вот, сказал он. Все, что осталось. Правда, рамы уже не те и наличники сбили. Эх, какие были наличники…

На Северном мы распрощались: Михал уехал горевать о наличниках в свой спальный район, а я пешком, через пять кабаков, поплелся на Карла Маркса. Конец истории Минска.

— В Барселоне своими глазами видел, как сносят под современную застройку дома восемнадцатого века, — рассказывает Леша Андреев. — У меня волосы дыбом, а местные говорят: у нас тут одиннадцатый, двенадцатый век, приходится выбирать… А здесь, в Минске, архитектура начинается после войны, так что за эту казенную сталинскую застройку душа цепляется, как за родное…

Мы сидим в его мастерской, расположенной в двухэтажном многоквартирном доме на улице Куйбышева. Таких домов, построенных немецкими военнопленными, здесь целый квартал, и он, этот квартал, ничем не отличается от вильнюсского Северного Городка, десятков других военных городков на Украине, в Прибалтике и в России. Повсюду их красят в приятный глазу, чуть-чуть отдающий казармой песочный цвет. Помимо безукоризненной немецкой кладки, что-то такое вложено в эти дома руками строителей, что набирает силу с годами: спустя шестьдесят лет отчетливо видно, что это архитектура не победителей, а побежденных.

Во дворах сохнет белье, цветут сирень и акация, молоденькие мамашки в домашних платьях распивают на троих бутылку пива, а их детишки бегают вокруг подержанных иномарок. На заднем плане непросыхающие мужики в майках забивают козла. Неумолимая зверюга по кличке Время валяется под их столиком сонной дворнягой, свесившей язык набок, а эти даосы в обличье алкашей то и дело пинают ее ногами: “Лежать, блин! Не баловать, сука!”. Вот этим умением левой ногой укрощать время белорусская школа дао впечатляет в особенности.

Леша Андреев, которого я уже представлял как одного из главных хранителей Минска, издает роскошно иллюстрированный альманах “Монолог” — увесистый, плотный журнал ин-кварто, посвященный духовным отражениям и реинкарнациям Минска за последние эдак лет сто. Леша издает его своими силами, то есть в одиночку, на протяжении девяти лет (в этом году выходит десятый, юбилейный номер журнала), невероятным образом ухитряясь выдерживать изначальный уровень — уровень, по оформлению сопоставимый с лучшими глянцевыми журналами Москвы, а по содержанию просто несопоставимый с теми же глянцами. Прекрасный стилист, фиксирующий тончайшие оттенки мысли, замечательный фотограф, издатель и переводчик, Андреев ухитряется выглядеть абсолютно нормальным, более того — абсолютно состоявшимся человеком. Человеком при деле.

— Понятно, что в условиях реальной рыночной экономики издавать такой журнал невозможно, — признается Леша, разливая по чашкам зеленый чай. — Во всяком случае, теми силами, какими он издается сегодня. Это элитное, дорогое, абсолютно убыточное издание. Но здесь и сейчас, в наших условиях, такие излишества еще возможны. Пока реальный рынок до нас не добрался, пока нет жесткого прагматизма, возможны вот такие красивые, абсолютно нерациональные проекты. Опять-таки спонсоры. Люди понимают, что журнал не просто фиксирует уходящую натуру — а она, конечно, уходит стремительно, — но и сам по себе является артефактом, задающим определенный уровень подачи материала… Так что о безвременье давай не будем. Безвременье — это где-нибудь в Швеции, а у нас такая специфика момента, что будь здоров. То, что называется “самый цимес”…