Белорусское зеркало - [8]

И тут я вспомнил, как другой мой минский собеседник — человек, немало повидавший на своем веку и немало хлебнувший — рассказывал про расслоение в белорусских деревнях в предвоенные и военные годы. По его словам, еще в тридцатые годы в одних деревнях люди как начали стучать друг на друга, так и не могли остановиться до самой войны. А уж в войну, разделившись на полицаев и партизан, окончательно перестреляли друг друга. Эти дурные деревни обезлюдели и по сути вымерли. Уцелели только “нормальные” — те, где люди совестились стучать на соседей, а под немцем исправно помогали партизанам, отправляя должность старост и полицаев по очереди, от избы к избе.

Не помню, почему мы об этом заговорили с моим собеседником. Поразило другое — и он, и Володя Адамчик думали и говорили о том же: все белорусы семья, а в семье должно быть по-человечески, по-людски…

Полагаю, на сегодня это главная подспудная думка для всей Белоруссии.

И для меня тоже. Потому что Минск оказался не из тех городов, которые можно увидеть и умереть. Увидев Минск, здесь очень хочется еще немножко пожить — по крайней мере людям моего склада.

Глава четвертая. Путь в себя

Недели через две приходит понимание, что центр города невелик, да и весь Минск, включая спальные районы, легко укладывается в голове как нечто среднее по размерам. В десятый раз пройдясь по всем этим Комсомольским—Интернациональным, Маркса—Ленина, Фрунзе—Свердлова, перестаешь замечать детали и погружаешься в меланхолическую задумчивость, свойственную аборигенам. Пышная сталинщина приедается, как ежедневные торты; то, что воспоследовало ей, вообще не стоит внимания; исторический контекст и городской ландшафт, то есть среда, оказываются намного мощнее инфраструктуры. Город как бы растворяется в окружающей среде, обращая людей на себя и вовнутрь. Вывернутый наизнанку, Минск напоминает просторную полупустую келью: в таких интерьерах либо спиваются, либо обращаются к медитации.

Года два назад Алексей Андреев, один из главных хранителей Минска, стал фотографировать отражения в лужах. В результате получился красивый, эмоционально насыщенный фотоальбом про минское Зазеркалье. “Здесь мало фактуры для прямого взгляда, — говорит Леша. — Начинаешь снимать лужи и понимаешь, что отражения богаче реальности”. Собственно, об этом и речь: утопия, отражения в лужах, путь в себя.

Даосский город обтекает жителей с деликатностью равнинной речушки. Здесь можно расслабиться и уединиться прямо на улицах, а еще лучше в многочисленных парках. По берегам Свислочи — в самом центре — гнездятся утки, плавают лодки и водные велосипеды. Комсомольское озеро (его кирками и лопатами вырыли минские комсомольцы, а открытие было назначено на 22 июня 1941 года) напоминает огромный сосуд, в котором запечатаны шестидесятые годы: байдарки, каноэ, фонтанчики для питья, волейболисты в трусах и мамы с колясками. Только продвинутые девушки, загорающие топлесс, возвращают соглядатая в наше время. Вообще говоря, девушки — это последнее, что не дает Минску окончательно ускользнуть в буддизм, в прошлые отражения. Девушки беременны будущим; они походя выдергивают мужчин из состояния медитации, даруя им озабоченность настоящим. (Прибрежных феечек, с учетом местной топонимики и простоты нравов, я классифицировал как “машерочек”.)

Говорят, еще в прошлом веке дома стояли у самой воды, а в позапрошлом работали водяные мельницы. От всей этой архаики остался один деревянный домик — тот самый, в котором тусовался первый выводок архитекторов будущего. Музей первого съезда РСДРП исправно работает до сих пор, хотя никто из минчан не смог обрисовать его изнутри. Ближе всех подобрался Леша Андреев — ему доводилось пить пиво на лавочке в палисаднике. Лично я пару раз отправлялся на экскурсию, однако с пути сбивался. С одной стороны подходишь к музею — там пиво и шашлыки; с другой — коньяк и кофе, пожалуйста. Так ни разу и не дошел. Вот чего не отнимешь у тогдашних архитекторов будущего, так это умения конспирироваться.

Прошлое Минска — это речка Немига, воспетая в “Слове о полку Игореве” и давно упрятанная под землю, фундамент церкви Святого Духа, прикрытый аккуратным газоном, да вот этот неуловимый музей конспирации, задающий вескую духовную доминанту здешнему бытию. К такому прошлому без медитации не прильнешь, недаром местные краеведы похожи на наперсточников и лозоходцев одновременно. История прячется в один наперсток, а предъявляется из другого. Прошлое конспирируется, как тот костел, обложенный по фасаду кирпичом и превращенный в обыкновенное здание сталинской постройки. Придет срок — и его посредством хитрых манипуляций извлекут из небытия. А то, что вы приняли за “исторические” кварталы, построено в позапрошлом году.

В первом костеле, который я посетил, танцевали и пели евангелисты. Во втором шла православная служба. В третьем оказался музей. В четвертый я не пошел: не за то отец сына бил, что играл, а за то, что отыгрывался…

Читаю во вчерашней газете: “На участке проспекта Машерова (бывшая улица Иерусалимская) от проспекта Победителей (бывший проспект Машерова) до улицы Даумана временно перекрыто движение…”. Вот такая постоянная перетасовка: передергивают практически в открытую, не стесняясь. “Торжественное собрание, посвященное 60-летию ликвидации Минского гетто…” — еще одна типичная оговорка наперсточников.