Белорусское зеркало - [13]

Возрождению Сиона, по прозрению Лазаря, должно было предшествовать возрождение иврита — древнееврейского языка Библии. Иврит считался мертвым, письменным языком — общаться на нем было практически невозможно, поскольку в нем не было слов для обозначения известного количества бытовых и социальных понятий, появившихся за последние две тысячи лет. Сами евреи разговаривали либо на идише, верхне-рейнском диалекте немецкого языка, либо на языках стран расселения. Случалось, что два еврея, встретившись в Палестине, не могли друг с другом поговорить. Такую трагедию даже страшно себе представить.

Супруги поклялись, что Бенцион станет первым ребенком, для которого иврит будет родным языком. Они по ходу изобретали слова, слишком приземленные для святых текстов, но жизненно необходимые любому младенцу: “кукла”, “мороженое”, “кисель”, “яичница”, “полотенце”. (Судя по слову “мелафефон”, подразумевающему огурец обыкновенный, пафоса было хоть отбавляй.) Когда приходили гости, не владевшие ивритом либо не желавшие принимать участия в этом истязании ни в чем не повинного младенца, Беню отправляли в другие комнаты: ребенок должен был слышать только иврит. Предание говорит, что ему не разрешалось слушать “ни птичий щебет, ни лошадиное ржание, ни ослиный рев, ни трепетание крыльев бабочек, ибо и они, в конце концов, чужие языки, во всяком случае, не иврит”.

Понятно, что заговорил наш еврейский гомункулус поздно — в четыре года. Хорошо, что заговорил вообще. Однажды Бен-Йегуда, вернувшись домой, услышал невероятное: его верная супруга Дебора напевала сыну русскую колыбельную. Ярости праведного мужа не было пределов. Он метал по адресу Бениной матери громы и молнии, каковых в святых текстах предостаточно. Могу представить, как он ходил пред нею, заламывая руки; узрев ярость отца и слезы матери, потрясенный ребенок немедленно заговорил. Предание умалчивает о его первых словах.

То, что человек, воскресивший к жизни язык Библии, звался Лазарем и был родом из белорусской деревни Лужки, представляется мне глубоко символическим. Отрадно и то, что зачиналось государство Израиль под русскую колыбельную. Мелочь, а приятно.

Смерти нет.

Но сказать это вдовам, чьи мужья пропадают в сегодняшней Белоруссии, я не в силах.

Зато я в силах понять, что пресловутый “эскадрон смерти”, выполняющий приказы на уничтожение политиков и журналистов, начинал свою деятельность с уничтожения воров в законе. Связь между порядком, восхитившим меня на улицах белорусских городов, и нынешней кладбищенской тишиной в общественной жизни — я понимаю. Будет неправильно умолчать о последней, поскольку первому я уже воздал должное.

Серьезных фигур, способных на равных противостоять нынешнему президенту, нет и не будет. Нельзя на равных противостоять диктатору в пределах его великого княжества, в особенности если он способен переговорить Жириновского и Соловьева вместе взятых. Широкой общественной базы для сопротивления режиму нет. Похоже, что простым белорусам, человеческой власти не видевшим никогда, любая власть и любой Лукашенко до лампочки. Они не желают сопротивляться.

Такое впечатление, что нет запала. Душа привыкает к кладбищенскому покою. Жизнь страшнее.

Вот это и есть, наверное, смерть — когда жизнь пугает, а покой на душе отдает кладбищенской тишиной.

Улыбчивая белокурая красавица Марина Богданович — она улыбалась даже тогда, когда судебные приставы описывали ее имущество (это такая форма наказания неугодных политиков — опись имущества; “заберите телевизор, а фен оставьте”, попросила Марина; нет, сказали приставы, описывать телевизор мы не имеем права — и в самом деле, телевизор в Белоруссии вроде иконы президента, кто ж описывает иконы? — телевизор оставили, а фен описали) — так вот, однажды Марина сказала такое, что у меня волосы дыбом встали. Богданович знает всю оппозицию, она мотор Объединенной гражданской партии — такая Жанна Д’Арк белорусской фронды, а по совместительству неподкупный Марат. Я спросил, сколько человек в оппозиции. Марина ответила:

— Тем, кому я доверяю, — человек семьдесят. На самом деле их, наверное, сто. Может, чуть больше.

Без комментариев.

Здесь даже бизнес, поругивая Лукашенко, кормится из его рук. Даже бизнес повязан.

Католические настоятели по большей части поляки, их застолбленность на Варшаве даже у белорусов-католиков вызывает легкую оторопь. Православные батюшки, по традиции, смотрят властям предержащим в рот, а те дарят им земли и строят храмы. Протестуют, опять-таки по традиции, одни протестанты. Их, между прочим, в Белоруссии два процента.

По-настоящему отторгает режим только юношество. Для молодежи Лука козел, и точка. “Этот козел даже чернобыльским детям запретил выезжать за границу, хотя за это башляли западники — нет, ты представляешь, какой козел?!” Это органичное и вполне объяснимое неприятие. Однако юность имеет свойство заканчиваться.

Однажды мне рассказали, что в Жодине объявили голодовку дети, выгнанные из гимназии за участие в “Чернобыльском шляхе” — ежегодной протестной акции, давно утратившей связь с чернобыльской трагедией. Там клеймят Лукашенко, как будто он лично конструировал четвертый блок, потом задирают омоновцев и получают сотрясения мозгов. Почему-то считается, что американских полицейских нельзя оскорблять действием, а белорусских можно. Это не так.