Белорусцы - [21]

— Слава воеводе! — выкрикнул один из стражников.

— Слава! — обрадованно отозвались в толпе.

Каждый в эти минуты хотел высмотреть в лице воеводы уверенность, что все будет хорошо. Увидев Друцкого-Горского, люди бежали ко дворцу со всех сторон.

Из церкви Успения Богородицы доносилось пение. На Замковой униат­ской церкви не было, не было и костела, здесь молились православные, да и католики с униатами жались к церкви.

Вопросы людей сводились к одному: что будет? Можно ли ждать отсечи Януша Радзивилла? Да, помощь польного гетмана будет, полк уже идет к нам. Мы выходить на бой не станем, но ворота не откроем, а коль моско­виты пойдут на приступ, будем борониться. Люди с жадностью глядели в его лицо, вслушивались в слова.

В мстиславском гарнизоне было около трехсот ратников, и задача их была не воевать, а защищать город в случае нападения какой-либо блуждаю­щей подорожной вольницы, отнимающей у крестьян живность. Все ратники были конные, поскольку воры ходили по деревням подчас далеким от города. Друцкой-Горский приказал отвести лошадей к коновязям: нынче они, скорее всего, не понадобятся, и поставил ратников вдоль всего городеня, чтобы сбивали московитов, если станут лезть наверх. «Дня три-четыре надо про­держаться. Полк Януша Радзивилла идет к нам», — повторял он. И это не было обманом, сам верил, что подмога будет. В войске Януша, — а они были хорошо знакомы, даже дружили в молодости — двадцать тысяч человек, он может и должен помочь Мстиславлю, должен понимать, что своими силами городу с московитами не справиться. К тремстам гарнизона можно было добавить сотню молодых шляхтичей, но соотношения сил это нисколько не изменило бы.

А штурма, скорее всего, не избежать.

В Орше воевода держал несколько гонцов, с тем, чтобы они хоть при каком-то движении войск Януша Радзивилла в сторону Мстиславля сообщали ему об этом. Но пока ничего о том, что происходит в Орше, воевода не знал.

Разное было в лицах. Одни согласны терпеть муки осады, другие вооду­шевлены предстоящей схваткой, третьи хотели бы выйти с Замковой к моско­витам. Друцкой-Горский знал, что открыли ворота Невель, Полоцк, Дорого­буж, Рославль, и откуда-то люди тоже об этом проведали, видимо, разнесли гонцы, прискакавшие из этих городов.

Похоже было, что кое-кто, например, Добрута, хотели бы присягнуть русскому царю и сохранить свою службу. А там, даст Бог, получить не только прощение, но и звание ротмистра или полуполковника, если не полковника, как получали бурмистры и войты в других городах. Это для больших городов, для войск и знаменитых воевод — победы и поражения. В малых городах и понятий таких нет, им надо держаться в надежде на чью-то помощь, голо­дать в осаде, молиться с утра до вечера да проклинать врага и судьбу.

Друцкой-Горский прошел по Замковой, приказал раздать шляхте имев­шиеся в Замке мушкеты, выкатить пушки. Со стороны Вихры, откуда прежде всего можно было ожидать нападения, мужики подтаскивали поближе к краю огромные бревна-катки, камни и колья.

У ворот Замковой раздался дружный хохот, а затем опять: «Слава воево­де!» То были молодые шляхтичи, все были возбуждены, даже, казалось, весе­лы: сверкали глаза и зубы, дружелюбно глядели на Друцкого-Горского.

— Что у вас? — поинтересовался он.

— А вот!

Друцкой-Горский увидел несколько долбленых ульев с пчелами.

— Что это будет?

— Подарок Трубецкому! Угостим сладким!

С удовольствием побыл с ними несколько минут. Вдруг подумал, что с такими молодцами они вполне могут выстоять перед Трубецким. Если, конечно, подоспеет полк гетмана.

Опасность со стороны московских единоверцев он чувствовал всегда, но Мстиславль от внезапного нападения защищали Орша и Смоленск. Похоже, однако, что нынче им самим впору было спасаться.

***

Шляхтянок с детьми на Замковой было много. Они сразу же образова­ли свою толпу, тревожно озирались и говорили, говорили. С ними же была Дарья. А в полдень они подошли ко дворцу.

— Выпусти нас отсюда!

Конечно, это было общее мнение и решение, но настроила женщин Дарья.

— Куда?

— Все равно куда. Здесь опаснее, чем в посаде.

Что ж, наверно, они были правы.

Войско Трубецкого уже стояло на лугу за Вихрой, осада еще не началась, и Друцкой-Горский распорядился опустить мост. «Я тоже пойду», — сказала Дарья. Ульяна уже приготовила детей, стояла у двери, взяв их за руки.

Запрягли две кареты и несколько кметянских телег. В сопровождение Друцкой-Горский выделил два десятка молодых шляхтичей.

«Ты нас прости», — сказала Дарья. Обвила за шею руками, и Друцкой-Горский ощутил ее вздрагивающее тело и на щеке слезы.

«Идите в горы, — сказал напоследок. — Может, встретите войско Януша».

Многие подошли попрощаться. А когда приворотники снова подняли мост, вдруг стало ясно всем, что боя теперь не миновать.

Веры был, конечно, православной, церковь посещал часто, молился истово, и, если судить по слезам, что-то просил у Бога. А вот на исповедь к батюшке Павлу то ходил каждый день, то вовсе забывал о ней, не появлялся неделями, а вспоминал — каялся в грехах так истово, словно и не надеялся на прощение. Какие это были грехи, лишь им обоим да Богу известно. В глаза людям его грехи не бросались, хотя, конечно, были. У всех есть, как без них, такое уж создание человек, даже во сне грешит.