Беломорско-Балтийский канал имени Сталина - [31]

С большевиками сговориться добром, разумеется, невозможно. Их надо свергать. Пусть придет буржуазия, выполнит черную работу, расчистит эту загаженную шестую часть суши, а там подоспеют к власти преемники невинно расстрелянных, но героически ненавидевших Пальчинского, фон Мекка… хоть фон Мекк это уже не по технократической, а по крупнокапиталистической линии, но все-таки почти инженер. Да, это отвлеченные разговоры, ну, в худшем случае здесь есть оттенок нелойяльности, но ведь не служебной, а, так сказать, в мыслях. За мысли судить нельзя. Мысль — это нейтральное. Можно до конца итти с большевиками, но думать свое. Позволять себе размышлять не по программе партии и Коминтерна — подумаешь, какой грех!

— Мы нейтральны, мы хотели быть над схваткой, — так скажут они следователю. Это не политическая программа. Так, разговоры. Но они упоминали о невинно расстрелянном Пальчинском тоже не зря, не зря рассуждали о том, что большевики — идиоты — ведут страну к гибели — это для того суда, строгого, но милостивого, который учинит, когда вернется, буржуазия над спецами, работавшими у большевиков. Они ждали и боялись этого возвращения. Ждали, жаждали и по нем строили всю жизнь.

— Мы не продали им живую душу, — скажут спецы. — Мы ее никому не продаем. Мы мечтаем о технократии. Вам мы будем служить подлинно, не за страх, а за совесть. Платите довоенные оклады.

И буржуа посудит в суде и заплатит довоенный оклад. Тот довоенный оклад, который получали инженеры, действительные статские советники чином директора дорог, главы акционерных обществ, будут получать все участники журинского салона. И Вяземский Стажируется здесь.

…Первые дни в ОКБ Вяземский не рассуждал, а только наслаждался: стол, готовальня, счетная линейка. Он перекидывал работой мостик к жизни за стеной. Пока он ощущал только сходство этих расчетов канала с теми настоящими расчетами, которые он производил раньше. А между тем возникала связь с миром, производственная связь. Он ее еще не замечал. Канал казался призраком. Правда, и с призраком канала не нужно гнить в бараке неизвестного лагеря, а можно жить в прекрасном помещении, общаться не с опасными паханами и урками, а с приличными людьми.

Тут можно выдвинуться. Работаешь бок о бок с большими людьми. Профессора, лидеры — и рядом с тобой. Они помогут, за них надо держаться. Жалко, что дали такую мелочь, канал. Но все начинается с мелочей. Так кипел Вяземский, молчаливо занимаясь за столом. Ощущения многообразны, надежды наивны и велики, язык не повернется о них рассказать.

Этот молодой человек лез в политику и ничего не понимал. Он все еще боролся за прошлое. А партия, ОГПУ думали о его будущем. Партия и ОГПУ говорили ему через ОКБ: ты был преступником, вредителем, контрреволюционером. Ты считал власть социализма столь слабой, что она может рухнуть от басмаческого набега или от твоего вредительства и тогда ты обретешь желанного капиталиста. А власть раскрыла сокровенные происки твои и твоих единомышленников и вот теперь берет кусок этой действительности, кусок социалистического плана — Беломорстрой, отмеривает тебе крохотную дозу и будет тебя, преступника, лечить правдой социализма.

Но дни шли, ташкентцы вживались, и Вяземский вживался в новую обстановку. Вокруг Вяземского сидели люди, которые из Бутырок приехали раньше. Эти старожилы чертили, высчитывали, обсуждали проект. Он довольно быстро сообразил, что они не верили ни в какой канал, который где-то, не то в тундре, не то в тайге, неизвестно зачем, будет строить дефектная рабочая сила: лагерники, бандиты, монахи, карманники, девицы легкого поведения. Чертили, вычисляли и не верили, что эти вычисления воплотятся в шлюзы, в деривационные каналы, в подпертые плотинами реки где-то в лесных дебрях Карелии.

Сто двадцать человек трудились для того, чтобы убедить, кого надо, что они умеют, могут, будут трудиться и над более полезным и важным делом, чем фантастический канал, и Вяземский незаметно для себя проникся тем же желанием показать себя для какой-то будущей, уже разумной работы. Он, самый молодой из всех, не хуже других умеет чертить, вычислять, обсуждать. Главное, не думать, что жизнь прервана, сорвана. В двадцать девять лет намечалась ровная карьера: самостоятельный курс во втузе, тридцать научных работ, ценных при любом режиме, — большинство напечатано. И все сорвано. В дортуаре говорили «остается доживать», он слушал, соглашался. Чертил, вычислял, думал. Думал, как ему казалось, о самых сердцевинных вещах.

При нем один почтенный, бородатый инженер сказал начальнику ОКБ:

— Вот если бы этим каналом серьезно занялись. В самом деле, это интересно и для страны и для нас.

— Так вы думаете, что это не серьезно? — спросил Горянов.

Бородач сопротивлялся. Он сопротивлялся, полагая, что мероприятия советской власти, кроме тех, которые направлены лично на него, не серьезны.

Частник — вещь серьезная, а вот устранение его с рынка — блажь.

Кулак вполне серьезно придерживает хлеб, а вот ликвидация его не серьезно придумана. Итак, им нужно было доказать, что Беломорстрой — вещь серьезная.