Белогвардейщина - [6]

Ненадежных казаков перестали выпускать из казарм. Но столичная пехота была ничуть не лучше. По традиции здесь квартировала гвардия. Точнее, настоящие гвардейские полки были на фронте, а в Питере остались от них запасные батальоны для формирования пополнений. Численность их была огромной, каждый батальон с хорошую дивизию, в ротах по полторы тысячи. Главным образом только что призванные новобранцы. Попадали сюда и после лазаретов, попадали пойманные дезертиры и отбывшие срок преступники. Сюда же направляли местных, питерских призывников (а поскольку на большинстве заводов была броня, этот контингент оказывался вообще сомнительным — из безработных и чернорабочих, не подлежащих бронированию). Офицеры — из инвалидов, из только что окончивших училища, из умеющих устраиваться в тылу. Да и было их по штатному составу — как на нормальный батальон. Они не только своих солдат, но и унтеров порой не знали, разве это возможно в такой массе, постоянно меняющейся? Ни о какой толковой подготовке там речи быть не могло — на фронте прибывших солдат приходилось учить заново. А что уж говорить о какой-то спайке, дисциплине, боевом духе? Предложение разместить в Питере несколько надежных строевых частей, именно на случай беспорядков, Хабалов в свое время отклонил. Лишние части — лишние заботы.

Теперь "гвардейские части" выводили в оцепления, и они стояли. Манифестантам это нисколько не мешало. Демонстрации убирали флаги, разбивались на группы и свободно проходили сквозь оцепления: гулять-то не запрещается. Или обтекали по боковым улицам — планы оцеплений оказались таковы, что вполне это позволяли. Никакого разгона солдаты, конечно, не производили — офицеры опасались пускать их, ненадежных и совершенно необученных. Многим офицерам претила такая "грязная работа", бросающая пятно на их честь. По военному времени часть их была из тех же студентов, и, если бы не мундир, с удовольствием сами покричали бы "долой!".

Ничто не мешало волнениям разрастаться. Ширились митинги, демонстрации, множились хулиганские выходки. На окраинах разбушевавшиеся толпы начали громить полицейские участки и убивать городовых. Лишь тогда власти решились на какие-то активные действия. Запоздалые либо непродуманные. Только вечером 25.02 доложили о событиях в Ставку царю — причем в очень сглаженном, тщательно подредактированном виде. После долгих прений и колебаний войскам было отдано разрешение применять оружие (конечно, с массой оговорок). Хабалов оповестил об этом население в расклеенных объявлениях. Но за три дня все уже привыкли, что войска вполне безобидны. Угрозам никто не верил, и 26.02 все разлилось по-прежнему. Мало того, стали задирать самих военных. И стрельба произошла. Стреляли по толпе драгуны — по ним из гущи людей пальнули из револьвера и ранили солдата. Стрелял Павловский полк — тоже после выстрела с крыши, убившего рядового. Стрелял Волынский полк — сначала по приказу, несколько залпов в воздух, но толпа манифестантов стала издеваться над солдатами. И в сердцах вдарили… Впрочем, многие новобранцы и стрелять почти не умели, глаза зажмуривали. Кто-то и в воздух хотел или по ногам, а уж куда попало… Конечно, общественность тут же подняла волну протестов, но и буйствующая по улицам вольница была напугана, стали разбегаться по домам. Правительству показалось, что беспорядки больше не возобновятся…

Интересно, что для революционных партий — эсеров, меньшевиков, большевиков — февральские события тоже явились неожиданностью. Они лихорадочно соображали, как бы эти волнения использовать, как самим в них поучаствовать. После стрельбы, оценивая состояние народа, они тоже приходили к выводу, что все закончилось и на следующий день рабочие вернутся на заводы. Готовились лишь внести эту дату в свои «святцы» наравне с 9 января и использовать в агитации…

Однако наложились новые события. В ночь на 27.02 премьер-министр Голицын пустил в дело заготовленный у него на всякий случай (подписанный, но без даты) царский указ о роспуске Думы. Дума традиционно была центром демократической оппозиции. Частенько ее депутаты сыпали обвинения в адрес властей — то обоснованные, а то и голословные, рассчитанные на собственную популярность. В общем, вели себя примерно так же, как российская Дума 1990-х. Царь имел законное право на роспуск Думы, хотя в данном случае парламент не имел никакого отношения к событиям. Скрытый мотив решения правительства понять нетрудно: избежать думского шума по поводу стрельбы и жертв. Этим же вечером пришла телеграмма от царя, с запозданием узнавшего о волнениях:

"Генерал-лейтенанту Хабалову повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией".

Приказ передали в полки, среди ночи довели до офицеров и унтер-офицеров.

Но как раз этой ночью произошел надлом в тех полках, которые стреляли в народ — Павловском и Волынском. Только что призванные, неопытные солдаты оказались в шоке от пролитой ими крови — крови своих же граждан. Терзались и каялись. В казармы проникали посторонние, партийные агитаторы и просто из народа, укоряя, что же они натворили — охранялись казармы плохо, а в городе не было объявлено ни комендантского часа, ни усиленного патрулирования, ходи, когда хочешь и куда хочешь. И тут же к солдатам, измученным тремя днями в оцеплениях, находящихся в трансе от убийства «своих», дошел приказ царя "завтра же прекратить в столице беспорядки". Значит, снова идти и снова убивать (хотя беспорядки, вероятно, уже и не возникли бы). И они взбунтовались. Полуторатысячная рота Павловского полка вырвалась с оружием на улицу. С ней вступили в перестрелку всего десяток городовых, но даже такого отпора мятежники не выдержали. Отступили в казармы, дали себя окружить, разоружить и выдали зачинщиков.