Белогвардейцы - [2]

- Вы человек вспыльчивый, можете не выдержать.

Ротмистр надолго задумался, почесал широкую волосатую грудь и спросил:

- Вы что, на их благородство рассчитываете?

- Только на бога.

Ротмистр расхохотался наивности собеседника и, придвинувшись к нему, прошептал на ухо:

- Они безбожники, поручик. Они сделают с нами то, что мы сотворили с ними в Тихорецкой... Переколют, как свиней, и крышка!

- Значит, судьба, - вздохнул поручик. - У вас чистого листа бумаги не будет?

- Завещание хотите оставить?

- Что-то вроде этого.

Ротмистр придвинул к себе казачий баул, порылся в нем и бросил соседу тонкую ученическую тетрадь.

- Валяйте, сударь. Только не думайте, что от этого вам станет легче.

- Как сказать. - Поручик достал из нагрудного кармана карандаш, поразмышлял, глядя в пространство, и принялся писать:

"Алеша, брат мой, я десятый день в госпитале, тяжело ранен, шансов выжить - как у сломавшего ногу скакуна. И все-таки надеюсь выбраться. Надеждой жив человек.

Ну а теперь о главном, о том, что рождало между нами долгие ночные споры, а порой и разногласия... Алеша, ты прекрасно знаешь, что я с детства мечтал о карьере военного и готовил себя к ней - спал с открытым, окном, делал зарядку, занимался спортом. Ты, как старший брат, и отец были против, но я настоял на своем и

пошел против вашей воли. Жалею ли я об этом? Пожалуй, нет. Защита Отечества - дело святое. И, когда началась война, я все силы отдал служению Родине - ел и спал с солдатами, ходил в штыковую, совершал глубокие рейды и маневры... И мы бы победили - русский солдат неприхотлив, в бою зол, смел, инициативен и решителен. Но именно этой инициативы его и лишили. И не только его, но и нас, младших и старших офицеров. Коми командовали бездари и безмозглые идиоты, наделенные царской властью. Чем все кончилось, ты прекрасно знаешь. В Карпатах немцы нас взяли в клещи, и вся наша стотысячная армия погибла - две трети уничтожили, остальные попали в плен, в том числе и я, лейб-гвардии поручик Семеновского полка Михаил Дольников.

Плен, конечно, штука неприятная, но... Я впервые получил возможность подумать, разложить все по полочкам, привести свою жизнь к общему знаменателю... Ты прекрасно знаешь, что я всегда был противником монархии. Мой лозунг - республика, демократия, социальные реформы: передача земли крестьянам, поэтому когда я бежал из плена и после долгих мытарств вернулся на Родину, то без колебаний принял сторону генерала Алексеева, ибо девиз его Добровольческой армии - "России -демократическую конституцию" - полностью отвечал моим взглядам.

Поначалу все шло хорошо. Мы занимали город за городом, брали станицу за станицей. А затем... Страшно подумать, Алеша, но мы, Белая гвардия, превратились...Язык не поворачивается сказать, во что мы превратились. Грабежи, мародерство, повальное пьянство (господи, прости нас грешных)... Мы стали мстить большевикам их же оружием - насилием и массовыми расстрелами, мы забыли, что такое честь, долг, братство... Не лучше обстояли дела и в штабе армии. Корнилов сцепился с Алексеевым (видно, власть не поделили), Деникин пока держит нейтральную сторону, поэтому разнобой полный: казаки - с Корниловым, гвардейцы - с Алексеевым. Если и дальше так будет продолжаться, то армия развалится. Впрочем, уже развалилась. Под Екатеринодаром красные всыпали нам по первое число. Корнилов убит (может

быть, это и к лучшему), командование принял генерал-лейтенант Деникин и дал приказ отступать. А нас, раненых, чтобы не связывать себе руки, оставили в станице Елизаветинской. Отсюда тебе и пишу...

Вот такие дела, брат мой. Разлад в душе и мыслях полнейший. На днях даже подумал: а не перейти ли на службу к большевикам?.. Все, Алеша, кончаю - уже копыта за окном стучат... Поцелуй и обними за меня отца и мать. А письмо не показывай: не стоит их расстраивать.

Прощай! Твой брат М. Дольников.

14. IY.1918 г.".

Поручик вложил письмо в конверт, написал адрес и спрятал его в карман шинели. И вовремя. На улице грохнул выстрел, второй, третий, донеслось ржание лошадей, топот ног, дверь распахнулась, вернее, чуть не слетела с петель - так по ней приложились сапогом, - и в хату ввалился комиссар. Именно комиссар, ибо представление

о том, как выглядят комиссары, белогвардейцы уже имели, и сложилось оно у них в стереотип: офицерская фуражка, кожаная тужурка, сапоги. А у бедра парабеллум на ремешке. Да и взгляд у вошедшего был комиссарский - колючий, вызывающе-дерзкий, беспощадный, взгляд человека, убежденного, что мир должен быть переделан именно так, а не иначе. И переделывать его не

кому-то, а именно ому. бывшему путиловскому рабочему Фёдору Сырцову.

Следом за комиссаром в избу протиснулись три красноармейца в коротких шинелях без погон и грубых солдатских ботинках. У каждого - винтовка наперевес с угрюмо посверкивающим жалом штыка, на боку - шашка. Вошли и встали как вкопанные, с любопытством озираясь, рассматривая, кто и что перед ними лежит. Первым открыл рот комиссар.

- Ну что затихли, вашблагородь? В штаны, что ль, от страха наложили? Он сделал шаг вперед, блуждающий взгляд наткнулся на рыжеусого ротмистра. Ты кто?