Белое внутри черного, черное внутри белого - [12]

Несмотря на болезнь трехлетней дочки и мою болезнь, мы все равно раз в неделю должны были после ужина ходить смотреть фильмы, поскольку, как было объявлено, это было нашим политическим долгом перед «знаменосцем пролетарской литературы и искусства» Цзян Цин. Именно она запретила народу все культурные развлечения, включая и кинофильмы, кроме ее «восьми революционных образцов искусства». И вот, после тяжелой работы, мы вместе с детьми в общем строю тащимся за десять километров в поселок для очередного «перевоспитания» — смотреть «образцы искусства», которые видели не меньше двадцати раз. На обратном пути оба ребенка засыпали, помогали мне дотащить их до дома новые друзья из кухни. Рабочие не боялись протянуть руку помощи «врагу народа», не то что «вонючая интеллигенция», которая боялась себя запятнать.

В течение всего первого года не было ни выходных, ни отпусков. Вечером ежедневно устраивались политические собрания, которые заканчивались около одиннадцати часов. Детей перетаскивали в деревню, где я жила с ними одна, опять-таки новые друзья. Утром в четыре часа я поднималась, будила сына, брала на руки дочку, и мы возвращались на кухню, где дети досыпали на скамейках. Я безропотно тянула эту лямку долгие два года.

Как ни странно, помогала мне преодолевать невзгоды нищета крестьян вокруг меня. Когда я видела голодных, с раздутыми животами и тоненькими ножками и ручками, детей, которые бегали голыми вместе с голодными собаками по грязным улочкам деревни, когда я видела худых и недоразвитых школьников из класса, в котором учился мой сын и другие дети моих сотрудников и которые были на две головы ниже наших детей, когда я слышала плач больной девочки с большим фурункулом на шее, и никто не мог ей помочь, — я сразу сравнивала жизнь этих крестьян с нашей. У нас все-таки была какая-то надежда в будущем вырваться из тупика, а у них никакой надежды не было. Они испокон веков, из поколения в поколение маялись в примитивных домах, спали всей семьей на общих топчанах, ели один раз в день весь год, у них не было топлива, даже опавшие листья с деревьев и сухую траву экономили, как могли. А о медицинской помощи вообще и мечтать не могли. Зимой взрослые сажали маленьких детей в деревянные бочки, наполненные грязными тряпками и ватой, по нескольку детей в одну бочку, чтобы они не замерзли. Дети находились в бочках по несколько месяцев, я видела, как измотанные такой жизнью матери вынимали оттуда умерших от голода и болезней детей. Когда я обнаруживала пропажу детской одежды в моей комнате, я не жаловалась и не роптала, так как жизнь моих детей не шла ни в какое сравнение с крестьянской. Когда одноклассники моего сына вырывали из рук наших детей кукурузные лепешки, которые те брали в школу в качестве обеда, я и к этому относилась снисходительно и учила сына жалеть своих сверстников. Когда я видела плачущих от боли детишек, я тайком от нашей интеллигенции помогала им — обмывала воспаленные места и смазывала лекарствами. Однако я знала, что на всех не напасешься, всю деревню не согреешь. Раньше я видела нищее существование крестьян на севере Китая, и мне это тоже помогало преодолевать свои трудности, но то, что я увидела на юге, и во сне не приснилось бы.

Наша рота называлась Тринадцатой. Я давно заметила, что это число всю жизнь преследует меня, почти все мои беды связаны с ним. Родилась 13 января, отца арестовали на Тверском бульваре, 13, в тринадцать лет меня вывезли в Китай, в «13-ти гробницах» я впервые познала, что такое тяжкий физический труд, свою переводческую работу начала в гостинице по адресу Ваньшоулу, 13, наконец, приехала с детьми в трудовой лагерь — и опять рота № 13.

Однако, тринадцатого числа произошло событие, которое потрясло весь Китай и в большой степени повлияло на мою судьбу и судьбу моих детей, но в лучшую сторону.

13 сентября 1971 года Линь Бяо после неудавшегося покушения на Мао Цзэдуна вдруг решил бежать за границу и разбился с сыном и женой в Монголии. Это событие потрясло всех, так как лишь два года назад Мао Цзэдун на Девятом съезде партии объявил Линь Бяо своим преемником и даже закрепил это решение в Уставе КПК. В памяти китайского народа были еще свежи торжественные речи вождей, передовые статьи в «Женьминь жибао», а также демонстрации по всему Китаю в честь этого события. А теперь этот «верный ученик и соратник Мао Цзэдуна» спланировал взрыв поезда вождя, а после неудавшегося покушения забрал секретные документы и на самолете бросился в объятия «врага номер один» — Советского Союза, но не долетел и сгорел заживо вместе с женой и сыном. Как и чем это объяснить? Большинству здравомыслящих людей было над чем призадуматься.

В конце 1971 года явно почувствовались послабления в лагерной жизни — в воскресенье мы могли отдыхать и даже ходить в ближайший поселок за любыми покупками, мой муж вернулся в семью, меня приравняли к «революционным массам» и даже разрешили съездить в город Наньчан для обследования дочки. Ее здоровье было подорвано до такой степени, что врачи сказали, что помочь ничем не могут. В конце декабря руководство решило отправить всю нашу семью вместе с первой партией возвращающихся сотрудников Бюро переводов обратно в Пекин. После возвращения в Пекин я потратила более семи лет на лечение дочки, для нас обеих это были годы мук и страданий, но я все-таки выполнила данное себе обещание — спасти девочку от неминуемой смерти.