Белое и красное - [46]
Чарнацкий ждал, что хозяин назовет сгоряча еще и японцев. Но Долгих, видимо, слишком хорошо помнил зло, причиненное японцами России.
— Вы забыли про японцев! А им проще всего высадиться в Сибири.
— Нет, я, братец, против интервенции Японии. Ты что, готов считать самураев союзниками? Знаю, знаю, ваш Пилсудский был в Токио. Думаете, то, что могли или уже почти получили по-хорошему от брата-славянина свою независимую Польшу, думаете, ее вам преподнесут японцы?
Ян и Петр Поликарпович порой вели довольно напряженные разговоры, которые обычно ничем не кончались. Чарнацкий сделал вид, что именно сейчас распробовал необыкновенно вкусные пельмени, и не ответил Петру Поликарповичу.
Как много общего у Кулинского и Долгих, оба свято верят, что большевики — германские агенты. Вся подготовка к выступлению юнкеров, о чем Чарнацкий догадывался по довольно прозрачным намекам жениха Ирины, проходила под лозунгом: Варфоломеевская ночь для большевиков, да пробудится святой православный гнев. Может, оттого лицо мертвого юнкера, которого только что поглотила Ангара, было искажено ненавистью. Но — и в этом Чарнацкий с каждым днем все более убеждался — революция в России ширилась, и ее уже не остановить, ибо долготерпение и униженность выплескивались гневом, и миллионы людей с искореженными судьбами повели отчаянную борьбу за воплощение мечты о нормальной, справедливой жизни.
— А знаешь, Ян Станиславович, — не унимался Долгих, — я все чаще возвращаюсь мыслями к событиям девятьсот пятого. Скажу тебе, братец, тогда я тоже думал, что все потеряно, что Россия гибнет. Представь себе, железнодорожную станцию и телеграф захватили бунтовщики, в городе полно каторжан, ссыльных, а газеты откровенно издеваются над приказами Дурново! А что происходило в Глазкове, где железнодорожники братались с солдатами, возвращавшимися с японского фронта, а… лучше не вспоминать. Балаган, издевательство над богом, царем и отечеством. А потом все улеглось, успокоилось. Власть показала, что она сильна. Думаю, и сейчас тоже все хорошо кончится.
— Я согласен с вами, что власть опять покажет свою силу, определенно. — Чарнацкий встал и подошел к стоящему в углу столику с самоваром — налить стакан чаю. — Только я в отличие от вас немного знаю большевиков. У меня была возможность поближе познакомиться с ними. Они смотрят далеко вперед и хорошо понимают жизнь. Вот они-то и возьмут власть в свои руки в России.
Так получилось, что он впервые в этом доме вспомнил о своих разговорах с Катей, Юрьевым и Лесевским.
Долгих с упреком посмотрел на своего жильца.
— Не то говоришь, братец, не то.
На столе лежали в беспорядке документы — все так, как оставил. И какая-то книга, ее не было, когда после обеда он уходил в город. Ян с интересом взял книгу. Томик стихов Блока. Открыл в том месте, где лежала закладка. Прочитал подчеркнутое четверостишье:
Он знал, что в его комнату иногда заходила Таня — вытирала пыль. Но Блок и это стихотворение?.. Значит, Ольга… Черные брови — это у нее, только разве они тонкие?.. А все остальное? Он решил, что не будет спрашивать, как попали стихи в его комнату, не покажет заинтересованности. Взяв ручку, приготовился переписывать очередной документ. А так ли развивалось восстание политкаторжан, если бы началось, как это предполагалось, в самом Иркутске, 3 мая 1866 года?
«Вы будете меня судить, — писал он, — перед всей Россией, на глазах всей Европы. Мы понимали, что останемся здесь навеки, и все-таки сделали попытку вырваться из неволи».
Ян задумался над смыслом фразы. И еще раз написал ее по-польски на отдельном листке крупными буквами.
В этот момент он услышал крадущиеся шаги по лестнице. Почти беззвучно приоткрылась дверь, в комнату заглянула Ольга.
— Обыск, Ян Станиславович. Спрашивают, есть ли в доме молодые мужчины. Через чердак вы можете выбраться на крышу. Таня не раз так убегала, когда ее запирали.
В глазах Ольги страх и мольба. Но почему он должен скрываться?
— Вам надо бежать. Они сейчас сюда войдут.
— Моя совесть чиста, мне нечего бояться.
А сказав, подумал, как это глупо и наивно. Кого интересует сейчас, что у него чистая совесть? Сколько было случаев самосуда, грабежей, в дома врываются и анархисты, и мародеры. Правда, волна обысков пока не докатилась до Знаменской, чаще проверяли богатые особняки. Центросибирь[14] уверенной рукой наводила в городе порядок.
Ольга с беспокойством посмотрела на бумаги, разложенные на столе, и вышла из комнаты. До него долетели мужские голоса. Долгих вместе с патрульными поднимался по лестнице, скрипели ступеньки, кто-то в полумраке стукнулся головой о притолоку и выругался по-польски. Соотечественник?
— Бывший политический ссыльный, Ян Станиславович Чарнацкий, — произнес хозяин строгим, официальным тоном. — Живет полгода, знаю его более пяти лет. Я предложил господам, то есть товарищам, подождать вас внизу, но они решили подняться сюда, наверх.
Долгих был спокоен, будто обыски у него в доме происходили ежедневно. Чарнацкий даже удивился такому его самообладанию.
Если живёшь на пути у Наполеона. Если по дороге в магазин встречаешь говорящего мертвеца. Если ребёнок, которого любишь, любит не тебя. Если заходишь в спальню, а твоя жена с другим. Если тот, кого никто не видит, неумолимо приближается к твоему дому… Каждый создаёт свой мир сам. Содержит нецензурную брань!
Эта история могла произойти где угодно, и героем ее мог быть кто угодно. Потому что жесткость, подлость и черствость не имеют географических координат, имен и национальностей. На Собачьем архипелаге случается происшествие: на берег выбрасывает три трупа. Трое чернокожих мужчин, вероятно нелегальных мигрантов, утонули, не доплыв до вожделенной земли, где рассчитывали обрести сносную жизнь. Влиятельные люди острова решают избавиться от трупов, сбросив их в кратер вулкана: в расследовании никто не заинтересован, особенно те, кто зарабатывает на несчастных нелегалах.
Какова она, послеперестроечная деревня? Многие и не знают. А некоторые, наверное, думают, что она умерла. Но нет, жива. Вот тетя Тася и тетя Фая делят однорукого жениха деда Венюху, вот дядя Гриша, полноправный хозяин руин и развалин, собирает металлолом и мечтает о путешествии на вырученные деньги, а вот скотница Рита Коробкова жертвует половину своей премии на инструменты оркестру интерната для слепых и слабовидящих. О трагедии российской жизни Наталья Мелёхина рассказывает без надрыва, легко, выразительно, иронично.
Плам толстая, очень толстая, сколько она себя помнит, все на нее насмешливо смотрят, осуждают и, конечно же, советуют похудеть (ведь так важно заботиться о своем здоровье) — будто проще быть ничего не может. Плам копит деньги на операцию по шунтированию желудка, чтобы наконец-то похудеть и начать жить. Это же очевидно: пока ты жирный, жизнь не может быть яркой и интересной. Никто тебя не будет любить, у тебя не будет друзей — общепризнанный факт, даже надеяться нечего. Пока Плам ждет начала своей жизни, мучается угрызениями совести из-за того, что она не такая, как модели в журналах, некие террористки «Дженнифер» начинают жестоко мстить мужчинам, которые плохо относятся к женщинам (обидел женщину — лети с вертолета без парашюта)
Нелл Слэттери выжила в авиакатастрофе, но потеряла память. Что ожидает ее после реабилитации? Она пытается вернуть воспоминания, опираясь на рассказы близких. Поначалу картина вырисовывается радужная – у нее отличная семья, работа и жизнь в достатке. Но вскоре Нелл понимает, что навязываемые ей версии пестрят неточностями, а правда может быть очень жестокой. Воспоминания пробиваются в затуманенное сознание Нелл благодаря песням – любимым композициям, каждая из которых как-то связана с эпизодом из ее жизни.
«Юность разбойника», повесть словацкого писателя Людо Ондрейова, — одно из классических произведений чехословацкой литературы. Повесть, вышедшая около 30 лет назад, до сих пор пользуется неизменной любовью и переведена на многие языки. Маленький герой повести Ергуш Лапин — сын «разбойника», словацкого крестьянина, скрывавшегося в горах и боровшегося против произвола и несправедливости. Чуткий, отзывчивый, очень правдивый мальчик, Ергуш, так же как и его отец, болезненно реагирует на всяческую несправедливость.У Ергуша Лапина впечатлительная поэтическая душа.