Белое и красное - [44]

Однако по голосу чувствуется, что она пришла в себя. И от причитающей деревенской бабы в ней уже ничего не осталось.

А что бы делал Петр Поликарпович, будь он дома? Чарнацкий понимает: он должен действовать, дабы его не обвинили в трусости. Женщины любят, когда в напряженной, непонятной обстановке мужчина проявляет находчивость, сосредоточенно что-то обдумывает. Долгих обязательно пошел бы проверить, хорошо ли заперты калитка и ворота, подпер бы их шестами. Два шеста лежат во дворе, на всякий случай.

— Пойду проверю, заперты ли ворота.

— Накиньте что-нибудь на себя. Мороз страшный.

В голосе Ольги слышна забота.

— Я привык к морозам, Ольга.

Выйдя во двор, он явственно улавливает где-то за Ангарой эхо усиливающейся перестрелки. И догадывается, что происходит яростная схватка, может быть, гибнут люди. «Ни во что ни вмешиваться. Это их российские дела», — вспомнил он слова Кулинского.

Когда он вернулся в дом, Капитолина Павловна и Таня уже поменялись халатами.

— Что мы будем делать, сиротинушки, без Петра Поликарповича? Нас четверо, — опять принялась за свое Капитолина Павловна. — А все ценности я спрятала. За икону.

— Какие там ценности! — Таня презрительно скривила губы.

Действительно, какие могут быть у них ценности? Несколько колец, которые Капитолина Павловна собиралась подарить дочкам на свадьбу. А место, где она спрятала, за иконой, свидетельствует о том, что она не больно-то понимает, какие грядут испытания. Что еще предстоит пережить ее семье, Иркутску, Сибири, России.

Стрельба сосредоточилась в одном месте. Ольга была права — похоже, перестрелка шла возле губернаторского дома. И у моста.

Капитолина Павловна опять хватается за голову.

— Я поднимусь к себе. Прошу вас, берите пример с Ольги и Тани. И не волнуйтесь за Петра Поликарповича, — сказал Чарнацкий.

— Ольга вся трясется от страху, она только делает вид, что такая… такая, бесстрашная. А вы, наверное, думали, что она необыкновенная! Словно из стихотворения Блока!

«Да, женщины совершенно иначе ведут себя в минуты опасности, чем мужчины», — не мог не отметить Чарнацкий.

Поздним утром, когда совсем рассвело, появился Долгих в приподнятом настроении, явно чем-то довольный. Капитолина Павловна встретила его так, будто уже считала себя вдовой и вот — неожиданность. Петр Поликарпович вырвался из объятий жены и поторопился подняться к Чарнацкому.

— Ну что, не говорил я тебе, братец? Мы, русские, терпеливы, очень терпеливы, но уж коли решимся! Все, нет большевиков в Иркутске!

Однако не прекращающаяся стрельба свидетельствовала, что борьба продолжается. Чарнацкий вопросительно посмотрел на Петра Поликарповича, румяного с мороза.

— Дали команду разоружить юнкеров. Тут молодежь показала свой характер. Они не только не сдали оружия, но повернули его против красных. Окружили их в доме генерал-губернатора. Штурмом брать не будут, не хотят при атаке понапрасну губить цвет российской молодежи. Выжидают. А с большевиками в Иркутске покончено!

В таком приподнятом настроении Долгих находился несколько дней. Осада генерал-губернаторского дома продолжалась. Петр Поликарпович объяснял упорное сопротивление большевиков тем, что они, понимая свою обреченность, превратили здание в настоящую крепость. Но Чарнацкий, продолжая переписывать документы, относящиеся к неудавшемуся восстанию ссыльных в Сибири, догадывался, что у юнкеров произошла какая-то заминка. Они рассчитывали, что без труда захватят мост, вокзал, а население Иркутска их стихийно поддержит. Просчитались, как это бывает с теми, кого бросает в бой отчаяние.

Через несколько дней из-за Ангары послышался гул артиллерии. Чарнацкий с облегчением вздохнул, узнав, что Польский воинский союз сохранил нейтралитет, не выступил на стороне юнкеров. И еще он узнал, что пани Ядвига находится в безопасном месте.

Морозный, солнечный, безветренный день. Из всех труб в небо поднимались столбы дыма. Город, который словно бы притаился, вновь ожил. Все равно, кто бы ни победил, надо было топить печи, готовить субботний обед.

Долгих предсказывал, что в тот момент, когда падет дом губернатора, зазвонят колокола во всех церквах Иркутска. Колокола молчали.

Хотя большинство улиц были пусты, на Главной уже появились прохожие. Убитых успели убрать, но на снегу кое-где еще оставались следы крови, и неизвестно чьей, юнкеров или красногвардейцев-железнодорожников. А вот и губернаторский дом. Слышится монотонный окрик: «Проходите! Проходите! Не задерживайтесь!» Да, юнкера неплохо поработали. Губернаторский дом весь изрешечен пулями. На крыше развевается алое знамя. Красногвардейцы заколачивают фанерой окна, греются возле разожженных поблизости костров. На рукавах красные повязки.

В окнах с выбитыми стеклами тоже стоят красногвардейцы и наблюдают за прохожими. Такое впечатление, что обе стороны изучают друг друга.

— Проходите! Проходите! Не останавливаться!.. — На сей раз это относилось к Чарнацкому, который остановился, заметив в окне Лесевского. Значит, есть поляки, которым небезразличны события в России?

Чарнацкий решил зайти к Кулинскому. Дом, в котором жил адвокат, оказался в районе боев. Кулинский должен быть у себя: из трубы поднимался, дым. Странный какой-то дым. Чем он топит? Вверх летят клочья сгоревшей бумаги. Неужели адвокат сжигает документы?