Белочка Майга - [22]
Шпион знает очень многое, он подготовил для народных мстителей кровавую ловушку. Через час явится гитлеровский офицер, они окончательно распределят роли: кто займётся чисткой отдельных хуторов, какие силы окружат и нанесут сокрушительный удар по главной партизанской базе в Ба́йбалском лесу.
Белочка выбегает во двор. Что-то надо делать, сейчас, немедленно. Но что? Девочка отдала бы жизнь, чтобы спасти мамусю, партизан и всех-всех, для которых фашисты уже свили петли…
За забором, на обледеневшей тропинке, раздаётся конский топот. Белочка открывает ворота. Это немецкий офицер. Майга уже несколько раз видела его у госпожи Спрингис. Гитлеровец небрежно бросает поводья и, не оборачиваясь, шагает прямо в дом на своих негнущихся журавлиных ногах. Он знает Белочку: эта девчурка приберёт его каурого и позаботится о нём не хуже опытного конюха.
И тут девочку озаряет безрассудно смелая мысль. Едва немец скрывается за дверью, она взлетает в седло лёгкой пушинкой. Вспыхнувшая надежда окрыляет её. Ещё не всё потеряно! Только бы добраться до Чадуров, а там и дядя Голиаф, и тётя Дора. Они-то уж будут знать, что делать.
Но отвернулось счастье. Что за проклятый день!.. Только Белочка заворачивает в рощицу, как её останавливает громкое «Хальт!»
Немецкий патруль: три солдата и среди них жалкое существо — оборванный нищий с тяжёлой дубиной. Всё пропало! Уж если фашисты захватили легендарного партизанского разведчика, дядю Ванага, то конец, конец…
Их взоры встречаются. Что же дядя Ванаг прочитал в глазах девочки? Как сумел он понять, что медлить нельзя ни секунды. Дядя Ванаг смеётся:
— Что же ты, Белочка, своих не узнаёшь?
Он протягивает руки — и вот Белочка уже в его крепких объятиях, что-то быстро шепчет на ухо, с опаской поглядывая на солдат. Да, она знает: эти гитлеровцы — замаскированные партизаны. Но всё равно вражеская форма пугает её.
Звонко поцеловав девочку, дядя Ванаг выпрямляется.
— Спасибо, дружок, от имени всех партизан сердечное тебе спасибо! Но мы уже сами догадались. Слава богу, накопили опыт, научились распознавать гадов. Но что верно, то верно: кулацкие и купеческие сынки, которых к нам засылали, завалились уже на первой неделе, а вот поповский вправду оказался самым ловким. И всё-таки мы уже денька два знаем решительно всё о его делах.
— Но, дядя… — Белочка в полном замешательстве. — Как же так? Они обсуждают… Они нападут на вас… Они… А вы…
— Скачи быстрей обратно, пока тебя там не хватились! — Партизан подсаживает её в седло. — Твоя боевая задача — молчание. Совершенно верно, они сейчас торжествуют, они нападут. Но вот тебе моё слово — уже завтра вся Сиполайна облегчённо воскликнет: «Собакам — собачья смерть!»… Скачи себе обратно и помалкивай. Пусть покривляются последний раз перед концом, пусть…
Ещё до сумерек девочка приходит к окончательному решению: в этом доме она последнюю неделю. Тут всё тревожит и давит её. А если мамуся и дядя Ванаг будут возражать, она знает, как их убедить:
— Ага, вы говорите, что я белочка? Ну так белочке и жить в лесу, в чаще… Знаете, позавчера у лавочницы в клетке погибла канарейка, бедняжечка. Вот так и со мной будет, если только вы меня к себе не возьмёте!
Эдуард Салениек. О СЕБЕ, О БЕЛОЧКЕ
Далёкое детство. Ребята бахвалятся кто чем. Один может на высокое-высокое дерево вскарабкаться; другой — широкий-широкий пруд переплыть; третий — далеко-далеко камень забросить, чуть ли не до неба.
Я самый маленький. Мне, как говорится, нечем народ удивить. Однако стыдно промолчать, вроде — ты никудышный. И вот, набрав в лёгкие побольше воздуха, кричу изо всех сил:
— А я родился в году с двумя нулями!
Ага, замолчали! Кто-то спрашивает:
— Это что за год?
Гордо поясняю:
— Я родился двадцать четвёртого мая тысяча девятисотого года. Яблони в ту весну цвели… как в сказке!
…Мои предки были батраками, кочевали по хуторам крупных землевладельцев, по имениям баронов в Латвии. Чуть ли не сто лет назад переехали в Белоруссию. Тут они залезли в долги и купили кусок невозделанной земли.
Я родился и вырос между Днепром и Западной Двиной — латыши её называют Да́угавой. Представьте моё детство: все в поле, на лугу или в лесу, дома только я да бабушка. Мы орудуем на кухне. Мне четыре года. Вот бабушка и скажет: «Поди-ка вспугни кур с огорода». Я бегу, хватаю ком земли и швыряю. Мне четыре, но я уже понимаю: если курам-воровкам дать волю — пропадут огурцы. А потом бабуся напоминает: «Последи-ка за поросятами, не забрались бы в картошку». Я снова бегу и навожу прутом порядок среди хрюшек. А с шестилетнего возраста я пастух, работяга.
А как же со школой? Трудно было бедняку учиться в царское время: плати за ученье, бешеные деньги плати! Мне неожиданно повезло: я получил стипендию и смог поступить в гимназию. В ней только учебная плата за год была сто рублей золотом! А ещё за квартиру плати, учебники и книги купи, форменную одежду! И кормиться нужно. Да, образование стоило больших денег. Поневоле позавидуешь теперешним детям.
Много испытаний выпало на долю моему поколению. Тут и первая мировая война, и гражданская. Семь лет войны. Разруха. Голод. Тиф.
