Беллилия - [10]

— Ты курила в тот день в «Уолдорф-Астории».

— Тебя это шокировало? — со вздохом спросила Эбби, надеясь на отрицательный ответ.

Беллилия покачала головой:

— Когда живешь среди художников, ничто уже не может шокировать. Но в «Уолдорфе» люди выглядели такими респектабельными, что я подумала, не было ли это вызовом с твоей стороны.

Чарли набил трубку табаком и собирался уже зажечь спичку, как вдруг вспомнил о подарке Бена. «Надо было бы закурить подаренную сигару, — с досадой вспомнил он, — и этим показать свою благодарность». Но пока он ходил за коробкой с сигарами, ему пришла в голову мысль, оправдывающая его забывчивость. Он подумал, что для Бена логичнее было бы подарить ему коробку табака. Ведь они часто курили вместе, и Бен должен был заметить, что он, Чарли, курит только трубку.

Вернувшись в кабинет, он открыл коробку перед Беном, и тот взял одну сигару. «Забавно, — отметил Чарли, — он ведь обычно не курит сигары». Они обрезали сигары, зажгли их и закурили, будто вся эта процедура была для них обычным ритуалом. В комнате запахло сигарным дымом.

— Восхищаюсь вашим вкусом, мистер Чейни, — сказала Эбби. — Эти сигары самые лучшие.

— Ты-то откуда знаешь? — язвительно спросила Эллен.

— Если бы ты, моя дорогая, проводила в обществе мужчин столько времени, сколько провожу я, тоже сумела бы угадать запах хорошей сигары. Ведь правда, Беллилия?

— Не знаю.

Беллилия сидела на краю кожаного кресла, обняв себя руками за плечи. С ее лица сошли все краски, а в глазах поселилась тревога. Все смотрели на нее, и она, казалась, защищала себя от их пристальных взглядов. А когда отвечала на простой вопрос Эбби, в ее голосе слышалась не только робость, но даже страх.

Гости разъехались. Переодевшись в ванной комнате, Беллилия вошла в спальню. На ней был синий с розочками махровый халат с розовым поясом. Чарли обнял ее и крепко прижал к груди.

— Ты сладко пахнешь. Просто источаешь запах меда.

Чарли говорил ей это каждую ночь, и каждую ночь она отвечала, что это запах крема. Повторы не вызывали у них никакого раздражения: они все еще были влюблены друг в друга. Любой, даже самый незначительный эпизод в их жизни дарил им или прелесть новизны, или удовольствие от повтора.

— Что ж, Рождество закончилось, — сказала она.

— Счастливое Рождество?

— Конечно, мой дорогой. — Тревога снова затуманила ее глаза, и Чарли подумал, не связано ли это с воспоминаниями о Рауле Кошрэне. Бывали моменты, когда он, испытывая дикую ревность, ненавидел все из ее прошлой жизни, все, к чему он не был причастен и не мог делить с ней, — даже бедность и печаль по умершим.

— Лучше, чем прошлое Рождество? — спросил он.

Беллилия подняла на него глаза и произнесла с упреком:

— Ну зачем ты, любимый?

— В прошлое Рождество ты срезала розы, — напомнил ей Чарли, но она опять опустила глаза и промолчала, поэтому он добавил: — А моя мама лежала больная.

Это было сказано таким тоном, словно он сердился на жену за то, что она наслаждалась солнечным светом, красивыми цветами и завтраком на балконе, в то время как его мать страдала от боли именно в этой комнате.

Беллилия развязала розовый пояс и сняла махровый халат. Ее корсет из тонкого муслина был слегка накрахмален, украшен вышивкой и затянут розовыми ленточками. Чарли с удовольствием наблюдал, как она развязывала ленточки и вытаскивала крохотные жемчужные пуговички из таких же крохотных дырочек. Ослабив корсетные затяжки, она подошла к оконному стеклу в эркере:

— Кажется, я потолстела.

— И тебе это идет.

— Через несколько недель это будет всем заметно.

Чарли пошел в ванную умыться и почистить зубы. Когда он вернулся, Беллилия уже лежала в постели, и ее распущенные волосы закрывали собой всю подушку. Его мать всегда расчесывала волосы на ночь и заплетала их в косу, чтоб они не лезли в лицо. Для Чарли небрежно раскинутые пряди волос жены представлялись чем-то очаровательным. Все у нее было не «как надо». Ее домашние тапочки из розового шелка, с французскими каблучками, ее нижнее белье с ленточками, завязочками, вышивкой, ее запах — все вызывало в нем восхищение. До брака он, как и другие респектабельные мужчины, посещал иногда распутных женщин. Вспоминая, чем они его соблазняли, и сравнивая их со своей женой, он видел в них жалких и несчастных потаскух. С Беллилией все было так легко и просто, что сама брачная постель побуждала к сладостному грехопадению, без которого ни один мужчина с пуританским сознанием не мог бы чувствовать себя удовлетворенным.

Он был рад, что женился на вдове.

— Чарли! — воскликнула вдруг Беллилия и поднялась, выпрямив спину. Что-то явно ее взволновало. — Твой порошок! Ты принес воду?

— Забыл. Да это и не важно. Я вполне хорошо себя чувствую.

Она настаивала, чтобы он принял лекарство. Чтобы не было хуже. Ведь он сегодня съел так много жирной еды и выпил столько вина…

— Ладно, — согласился Чарли и, вздохнув, отправился в ванную.

Он сильно преувеличивал свои страдания от болезни. Это был скорее спектакль. Ему нравилось ощущать заботу Беллилии. Она даже хранила его лекарство в тумбочке у своей кровати. Это было еще одно доказательство ее любви. Порошок в голубых пакетиках оказался весьма эффективным. Она узнала об этом средстве, когда работала компаньонкой у одной старой леди с больным желудком.