Бельэтаж - [29]

(1) Полосы леденцового глянца на краях целлофановых оберток ряда пластинок в моей гостиной – в том виде, в каком они появлялись перед глазами по вечерам, когда я возвращался домой с работы.

(2) Выброшенная сигаретная пачка, все еще завернутая в целлофан; и особенно удовольствие пройтись по ней газонокосилкой, разбрызгав блестящую упаковку и бумагу по сухой траве.

(3) Перепаханные газонокосилкой останки несладкой булочки, которые я увидел однажды ясным субботним утром по пути к метро. Судя по белым крошкам, булочка была размером с картофелину, и подойдя поближе, я узнал в ней безвкусный, но симпатичный хлебец, который бесплатно прилагали к заказу в ближайшем китайском ресторанчике, торгующем на вынос. Газонокосилка переехала булочку на засеянном травой откосе, круто спускающемся к тротуару (должно быть, когда-то в прошлом улицу расширяли): глядя на нее, я представил себе нерешительность, мелькнувшую на потном лице носильщика: «Камень? – Нет, булочка, – Остановиться? – На таком крутом склоне? Еще чего! – Тогда жми!», а потом – понизившийся рык двигателя, карточный шелест, и на месте китайской булочки остался аккуратный кружочек разбросанных белых крошек.

(4) Гигантский комок попкорна, взрывающийся в дальнем космосе. Этот последний мне никогда не представлялся сам по себе. Его появление сразу вслед за раздавленной булочкой (образ этот возвращался ко мне регулярно, раз в несколько месяцев) объяснялось, вероятно, тем, что в тот обеденный перерыв я купил и съел пакет попкорна.

Глава тринадцатая

Покупать попкорн я не собирался. Под нажимом толстошеего мужчины и суетливой женщины вращающиеся двери в вестибюле раскрутились слишком быстро; когда подошла моя очередь, я воспользовался их инерцией и повернулся в своем ломте круглого пирога, не прилагая никаких усилий, прокатываясь в рукаве. А снаружи день был уже в разгаре, в самом разгаре! Пятнадцать здоровых, веселых, стройных деревьев тянулось к голубому небу от вымощенной кирпичом площади перед зданием моего офиса, каждое деревце отбрасывало тень в форме картофельного чипса на круглый чугунный ошейник вокруг ствола. («“Литейные заводы Нина”, Нина, Виск.») Мужчины и женщины, рассевшись на скамейках под солнцем, вокруг приподнятых над уровнем площади клумб с какими-то знакомыми вечнозелеными растениями (кажется, кизильником), доставали из хрустящих белых пакетов завернутую снедь. Уличные торговцы заглядывали в отделения тележек, хлопая металлическими дверцами. Грузовичок с уплотненными металлическими бортами был набит сэндвичами, кранчиками, кексиками «Дрейк» и банками во льду, его хозяин отсчитывал сдачу из денежной каллиопы, висящей на поясе, наполнял одновременно три стакана, не закрывая кофейный кран, и выслушивал следующего покупателя, при этом округло и петлеобразно жестикулируя обеими руками, – мне подумалось, что именно так должны были переключать линии на коммутационной панели телефонисты былых времен, – он обслуживал бригаду, которая сносила здание на противоположной стороне улицы, оставляя от него только двутавровые балки и фасад. Я проголодался, но в приливе солнечного дневного настроения хотел проглотить что-нибудь несущественное и неординарное – вроде миниатюрной баночки грейпфрутового сока «Синяя птица», половинки аррорутового печенья, трех каперсов, катающихся по бумажной тарелочке, или – вот оно: попкорн. Повинуясь порыву, я уронил в ладонь продавщицы попкорна целый доллар и принял бумажный пакет с закрученным верхом, наполненный из стеклянной тележки, с буквами в стиле 90-х годов XIX века, желтыми нагревательными лампами и подвешенным резервуаром, из которого отдельные белые комочки выпрыгивали из-под металлической заслонки на петлях, словно исполняя цирковой трюк для струек белого пара, а сдачи я не получил: никакой мелочи, которая натирала бы мне ляжку при ходьбе и вечером переполнила блюдце, стоящее у меня на комоде! Как любезно со стороны продавщицы! Переходя через несколько улиц и двигаясь в направлении «Си-ви-эс», я оставлял за собой след неизбежных двух-трех зернышек из каждой пригоршни, не вмещающейся в рот целиком, лавировал между машинами, лакированные бока которых казались раскаленными на ощупь, между пешеходами в белых блузках и белых оксфордских юбках в складку, и я сам чувствовал себя лопнувшим попкорном: высушенным, похожим на коренной зуб американским зернышком, опущенным в светло-золотистую жидкость, выжатую из других, менее удачливых собратьев-зернышек, разогретым и вдруг выброшенным наружу в момент детонации, невесомого обратного движения; пенопластовым астероидом, увеличившимся в размерах, но более легким, чем прежде, состоящим из чешуек, которые, вырвавшись за пределы внешней оболочки, были разделены на «турецкие огурцы», баобабы и подобные им формы Фибоначчи исчезающими, выгнутыми дугой бурыми лепестками (позднее застревающими между молярами и деснами), – какие-то бразильские формы, слишком буйные для такого североамериканского зернышка; несмотря на резкий переход в конечное состояние с судорожным, взрывным хлопком, казалось, что эти формы развиваются постепенно – как подходит тесто или растут сталактиты