Белая земля. Повесть - [11]

Риттер шевелит ногами, устраиваясь поудобней. Потом поворачивает ко мне голову.

— Табак! — говорит он. — Сигарет!

Я достаю сигарету, подношу её прямо ко рту лейтенанта.

— Feuer![5] — просит он.

Протягиваю Риттеру его собственную зажигалку. Закуриваю сам.

Лейтенант затихает. Сквозь сапоги чувствую тепло его ног. В бок больно упирается неудобная треугольная кобура парабеллума. Вынимаю пистолет, потом всё-таки вкладываю его обратно. Так лучше. Пусть мешает. Меньше шансов заснуть. Спать мне нельзя.

Риттер, докурив сигарету, поворачивается на бок. Кажется, он даже пробурчал что-то вроде «доброй ночи». Через минуту слышится его мерное посапывание. Но я не очень доверяю безмятежному сну лейтенанта.

Я жду. Жду полчаса, час. Воет пурга. Снег падает на лицо. Риттер уже похрапывает во сне. Проходит ещё час, и наконец я решаюсь произвести эксперимент.

К храпу лейтенанта присоединяется моё посапывание. Я даже присвистываю «во сне». Проходит минута, другая, третья… Лейтенант по-прежнему храпит. Кажется, он действительно заснул… И вдруг осторожный толчок. Открываю глаза и встречаюсь с темными кругами очков. Риттер продолжает «храпеть». Поймав мой взгляд, он тут же откидывается назад.

Ну что ж, посмотрим, у кого больше выдержки. Главное — не думать о сне. Сейчас, например, мне гораздо больше хочется пить. Ловлю ртом холодные снежинки. Воет пурга. Ветер наметает над нашей ямой сугроб.

6

Сугроб закрыл небо. Сквозь узкую щель пробивается тусклый свет. Воет ветер… Сколько мы лежим в этой снежной яме? День, два, неделю? Мои часы стоят. Наверное, в них попала вода. Я пытаюсь восстановить события.

Была пурга, и тусклый рассвет сменялся густой темнотой ночи. Несколько раз мы ели. К сожалению, слишком мало. Во второй банке консервов вместо мяса оказалось густое желе, вроде мармелада. Осталось только несколько сухарей и конверты с каким-то непонятным, но явно несъедобным веществом.

Мучительно хочется спать. Рядом мирно сопит Риттер. Но теперь я хорошо знаю, что он тоже не спит. Больше я не провожу экспериментов. Последний едва не стоил мне жизни. Несколько раз я притворялся спящим и каждый раз, почувствовав толчок, встречался со взглядом лейтенанта. А тут я не услышал толчка. Просто, закрыв глаза, сразу провалился в тёмную пропасть. Какая-то единственная клетка судорожно сопротивляющегося мозга заставила меня очнуться. Я поймал руки Риттера на кобуре пистолета. У меня в запасе был автомат, и лейтенант отступил.

Он ждёт своего часа. Он не шёл через весь остров пешком, не питался юколой, и у него нет даже царапины на теле. Надо было сразу накрепко связать ему руки. Сейчас, пожалуй, мне это уже не под силу. Я не уверен, что смогу взять вверх. Остается только ждать конца пурги. Кажется, стоит умолкнуть шуму ветра, нескончаемому шороху несущегося по равнине снега — и сейчас же перестанет хотеться спать.

Надо думать о чём-нибудь другом. «Ничья земля», — говорил Дигирнес… Как будто могло остаться что-то ничьим в этом расколотом надвое мире. Даже сюда на север, где нет никакой жизни, пришла война. А всё-таки интересно, зачем забрались на этот пустынный островок немцы? Что они делают на ничьей земле? Единственная эта станция или гитлеровцы высадились где-то ещё? На «Олафе» я слышал немало рассказов о немецких рейдерах, пиратствующих на севере. Среди них были крупные корабли вплоть до линкоров «Тирпиц» и «Адмирал Шеер». Я подумал, что лейтенант Риттер мог бы оказаться бесценной находкой для работников союзной разведки.

Потом я задумался над тем, из-за чего на север шли первооткрыватели. Ведь они не могли рассчитывать найти здесь золото, алмазы и пряности, из-за которых пускались в плавания Колумб и Магеллан. Что же гнало сюда людей? Жажда приключений, романтика? Но много ли романтики в отмороженных ногах и пустом желудке? А разве можно назвать приключением медленную смерть в снежной яме? Так что же? Честолюбие? Поиски славы? Некоторых, наверное, да… Но большинство шло не за этим. Они хотели узнать то, чего ещё никто не зная, и рассказать об этом людям. Вот так же, может быть, через сто лет вырвется самый отважный за пределы нашей планеты…

Рядом шевельнулся Риттер. Я инстинктивно ухватился за пистолет. Лейтенант продолжал посапывать.

Горькая злоба охватила меня. Стоило ценой бесчисленных жертв, изнуряющего труда поколений превращать запуганного природой полузверя в сильного и независимого человека, если первый же залп, прозвучавший по приказу фашиствующего маньяка, отбрасывает его на тысячелетия назад.

Сколько раз люди объявляли войну последней. И каждый раз начинали её вновь. Но уж это-та война обязательно будет последней. Мы не допустим новой. И, должно быть, за то, чтобы уничтожить войну, и идёт сейчас на всей земле этот смертный бой.

Потом я стал думать над тем, какой станет жизнь после войны. Но тут я как-то ничего не мог придумать. Я понимал, что тогда будет очень тепло и никогда не станет сосать под ложечкой от голода. Разве только после долгой хорошей работы. И всегда будет тепло, очень тепло, даже жарко…

Очень жарко… Очень жарко было на той маленькой пыльной площади. Шумел рынок. Он был невелик — всего в два-три ряда, но шумел и играл красками, подобно любому южному базару. Жёлтые ядра дынь канталупок, иссиня-чёрные гроздья «изабеллы», полуметровые огурцы, белые со слезой пласты сулугуни. Мы пробираемся между высокими арбами. В них судорожно бьются живые куры. Мы — это я и Нина. С раннего утра мы лазали по холмам вокруг этого местечка под Сухуми. Как оно называлось? «Транты»? «Драбанты»? Кажется, «Дранды». Смешное танцующее название.