Белая земля - [10]

Охрипнув, я решил отказаться от упряжки. Вероятно, позже я уже не сделал бы такой самоубийственной глупости, но тогда мой полярный стаж измерялся всего двумя сутками. К тому же из головы не выходил выдавший нас с Дигирнесом предательский след. Я решил сбить с толку преследователей.

«Выгрузив» из саней Риттера, я сложил в два заплечных мешка продовольствие и немудрёное снаряжение. Потом обрубил постромки, удерживающие вожака, и изо всей силы хлестнул лохматого пса. Он с визгом бросился в сторону. Повинуясь инстинкту, упряжка тут же кинулась за ним в погоню. Теперь они не скоро остановятся.

Лейтенант, приподнявшись, с удивлением следил за моими действиями. Но когда я, справившись с собаками, обернулся, он тут же опять бесстрастно откинулся в снег.

Перевернув его вниз лицом, я перерезал верёвки.

— Встать! — скомандовал я. — Ауфштеен!

Лейтенант поднялся, разминая затёкшие ноги. Знаком я предложил ему надеть мешок. Риттер повиновался. Сверившись с компасом, я выбрал направление на север.

— Вперёд! — сказал я, выразительно приподняв автомат. — «Форвертс!

Лейтенант шагнул вперёд.

— Шнеллер! Шнеллер! — торопил я.

Надвигалась ночь. Моя третья ночь на этой земле.

4

До утра я не сделал ни одного привала. Было сравнительно тепло. В лицо ударяла позёмка. Она заметала след.

Очень болела голова. У правого виска, казалось, выросла огромная опухоль, которая никак не хотела уменьшаться под шапкой. Я всё время прикладывал к виску холодный снег.

Впереди маячила прямая спина лейтенанта. Мне нельзя было показывать свою слабость. И едва Риттер замедлял шаги, как я бросал короткое «форвертс».

Он снова уходил вперёд, и надо было напрягать все силы, чтобы догнать его, не дать раствориться в густой вьюжной мгле. Догнав, снова упереть в спину автомат и крикнуть:

— Шнеллер! Шнеллер!

К рассвету я был совершенно измучен, а Риттер по-прежнему шёл ровной походкой человека, привыкшего к большим переходам.

— Стоп! — сказал я, чувствуя, что ещё шаг и замертво упаду в снег. — Хальт!

У меня хватило сил отыскать сравнительно защищённое от ветра место.

Очень хотелось горячего кофе, но я боялся надолго задерживаться. Всё-таки не удержался от соблазна разогреть на спиртовке консервы.

Пока я возился с завтраком, Риттер сидел на снегу, в двух шагах от меня, прямой, с виду спокойный и безучастный. Темные очки скрывали выражение его глаз.

От банки потянул пахнущий мясом парок. Дольше ждать было свыше моих сил. Я перекинул за спину автомат, передвинул ближе к поясу пистолет и незаметно расстегнул кобуру.

— Битте! — сказал я, снимая с огня банку. Мне приходилось мобилизовывать весь багаж школьных познаний в немецком языке. — Эссен!

Я вывалил в котелок полбанки консервов и разделил ещё раз точно пополам. Риттер никак не откликнулся на моё приглашение. Я выложил свою долю на крышку, а котелок и один сухарь поставил возле лейтенанта. Поколебавшись, он взял свою порцию. Мы ели маленькими глотками, не торопясь, как на дипломатическом рауте.

Хотелось сдобрить консервы хорошим глотком спирта, но то, что уцелело в фляге Дигирнеса, надо было сохранить на крайний случай.

После еды боль в голове утихла. Нестерпимо захотелось спать. Я заставил себя подняться.

— Ауфштеен! — сказал я. — Шнеллер!

Риттер, приготовившийся отдохнуть, изумлённо повернулся.

— Форвертс! — сказал я.

5

Ветер дул теперь в спину. Идти стало легче. Но Риттер замедлял шаги. Он никак не хотел уходить далеко от базы, поминутно останавливался, поправлял меховые сапоги, снаряжение.

Мы поднялись на пологий холм. Я узнал место. Здесь нас вчера догнали немцы. Метель успела занести следы саней. Если бы она началась несколькими часами раньше! Знаком я приказал Риттеру свернуть направо.

Тщетно искал я следы могилы Дигирнеса. Снег выровнял всё в спокойное белое полотно. Невольно сжались кулаки. Кто-то должен ответить за гибель «Олафа», за смерть Дигирнеса, за всё, что случилось на этой пустынной земле.

Риттер взглянул мне в лицо и, не дожидаясь приказания, торопливо зашагал на север.

К ночи нас настигла пурга. Пришлось остановиться. Риттер даже помог мне вытоптать яму у подветренной стороны ската холма.

Спиртовку на таком ветру разжигать невозможно. Делю оставшиеся полбанки консервов и выдаю ещё по одному сухарю. На этот раз Риттер сразу принимается за еду. Со стороны поглядеть — просто два друга, застигнутые непогодой, расположились на привал.

Покончив с ужином, устраиваемся на ночлег. Снова начинает зудеть ссадина на голове. Надо бы её перевязать, но сейчас это невозможно. Слева от меня лежит Риттер, справа под рукой автомат.

Стынут ступни. Я вытаскиваю спальный мешок, засовываю туда ноги.

Мороз даёт о себе знать. Риттер ворочается, встаёт, снова ложится. Наконец садится и пытается прикрыть ноги полой меховой куртки.

Я не выдерживаю. Мешок широкий, в нём ещё много места.

— Идите сюда, — говорю я, расправляя мешок. — Коми хир!

Какую-то секунду лейтенант колеблется, но наконец решается. Он даже снимает сапоги.

— Хенде! — приказываю я. — Дайте руки!

Лейтенант насторожённо протягивает руки. Я связываю их у запястья, но не туго, так, чтобы он мог всё-таки двигать ими. Мы вытягиваемся рядом в одном мешке.