Белая тишина - [192]

Шрифт
Интервал

«Право, нехорошо сразу уходить, — подумал Тряпицын. — Могут, гады, по-своему как-нибудь растолковать».

— Отчего же, можно, — ответил он.

Офицеры засуетились, вышла купчиха Кетова с рослой дочерью и начала хлопотать у стола. Появились закуски, неизменная амурская рыба во всех видах, красная и черная икра, американский колбасный фарш, голландский сыр, бутылки водки, виски, бренди. Офицеры разлили водку, пожелали не очень весело здоровья неизвестно кому и выпили.

«За свое здоровье можете не пить», — подумал Тряпицын и опустошил рюмку. Офицеры молча закусывали. Молчал и полковник Виц. Только после третьей рюмки у офицеров развязались языки.

— Переговоры между воюющими сторонами ведутся на заранее обусловленных местах, условиях, — говорил пожилой капитан. — А тут…

— Как вы не побоялись прийти к нам один? — спросил молодой поручик. — Мы могли вас просто расстрелять.

— И вы тогда не избежите суровой кары.

— Допустим, у нас один исход, мы хотим перед смертью своей вас расстрелять…

— Это пустой разговор, поручик, — прервал его штабс-капитан.

— Командующий бросает армию, один является в стан противника, что за война такая, — бормотал пожилой капитан.

— Какая бы ни была она, но на этой войне, как на всякой другой, тоже убивают, — сказал его сосед поручик с рыжими усами.

— Я о правилах говорю, о законах…

— Закон один. Убивать.

Тряпицын попросил чаю и, воспользовавшись минутной тишиной, заявил:

— Мы контролируем все дороги ниже Богородска, без нашего разрешения не проезжают ни одна кошевка почтовая, ни крестьянские сани, ни охотничьи нарты. Я привез вам ваши письма.

Тряпицын вывалил из сумки на стол кучу писем. Офицеры тут же сгрудились вокруг писем и торопливо, нервными пальцами начали перебирать их.

— Господа, мне два письма!

— А мне одно, от брата.

Офицеры отбросили всякую условность, они будто забыли, что тут же за столом сидит представитель противной стороны, они кричали, вырывали письма из рук друг друга, приплясывали.

Полковник Виц хмуро наблюдал за ними, но не стал призывать к порядку. Наконец офицеры отошли от стола, приткнулись кто где мог и начали читать письма.

— Отнесите солдатские письма, — приказал полковник ординарцу.

«Гранаты попадают в цель», — подумал Тряпицын, выпил чашку чая и поднялся из-за стола. Полковник взглянул на него и, не говоря ни слова, сам подал ему маузер. Тряпицын пошел к двери, его опередил молодой поручик, подал полушубок, шапку.

— До скорой встречи, — сказал Тряпицын и вышел из избы.

Об этой встрече командующего партизанской армией Якова Тряпицына с полковником Вице рассказывал партизанам каждый перебежчик и каждый добавлял от себя. История эта обрастала всякими неожиданными и невероятными подробностями. Рассказав об этой встрече, солдаты вытаскивали письма родственников и показывали партизанским командирам. В этих письмах родственники сообщали, что такой-то и такой-то вернулся домой, он добровольно сдался красным, и те его не расстреляли, отпустили домой; а такой-то и такой добровольно перешел на сторону партизан, жив, здоров.

Глотов, которому показал письма один из перебежчиков, с недоверием вертел лист тетрадной бумаги и не верил, что оно могло попасть солдату. Но на конверте красовались почтовые штемпеля, лучшее доказательство надежности рассказа солдата.

— Дела белых плохи, — сказал Павел Григорьевич Богдану. — Если такие письма проникают в гущу солдат, то они действуют на их умы почище всякой отрады. Эти письма отрезвляют солдат, они лучшие агитаторы за нашу правду. Сегодня, завтра белые сдадутся.

Павел Григорьевич не ошибся. На следующий день в Мариинске внезапно поднялась перестрелка и вскоре так же внезапно прекратилась. Как потом выяснилось, это казаки поднялись против атамана и его подручных и перестреляли их.

Партизаны с двух сторон одновременно вошли в Мариинск, захватили штаб, но полковника уже не было в штабе, он с офицерами и небольшим отрядом солдат бежал на Татарское побережье через озеро Кизи. По всем предположениям полковник бежал в Де-Кастри.

— Эх, Мизин, Мизин, перекрыть надо было эту дорогу, — сказал Тряпицын при встрече с Даниилом Мизиным.

— Мы перекрыли оба русла Амура, — ответил Мизин. — Об озере Кизи не подумали, да и людей не хватало. Простор-то какой.

— Простор, простор, а полковник Виц ускользнул от нас.

— Куда ему бежать, — сказал Глотов, присутствовавший при разговоре. — Всюду глубокий снег, а они на лошадях, да две-три нарты всего.

— Все это правильно, — недовольно перебил Тряпицын. — Но полковника надо догнать и уничтожить отряд, мы не должны за собой оставлять тлеющие угольки. Послать за полковником лыжный отряд.

Даниил Мизин взглянул на Глотова.

— Пожалуй, отряду товарища Глотова поручим, — сказал Мизин.

— Согласен. Задание такое: догнать и уничтожить отряд полковника Вица, — голос Тряпицына прозвучал высоко и требовательно.

— Есть, товарищ Тряпицын! — ответил Глотов и вышел из штаба.

В дверях он столкнулся с человеком в волчьей дохе и меховой. Человек стремительно прошел в штаб. Павел Григорьевич встретился на улице с Богданом и Кирбой. Молодые партизаны оживленно разговаривали, но при приближении Глотова замолчали.


Еще от автора Григорий Гибивич Ходжер
Амур широкий

В книге прослеживаются судьбы героев в период активного строительства социалистического строя. Ходжер с большим художественным тактом показывает, как под влиянием нового времени становится более тонким и сложным психологическое восприятие его героями книги.


Конец большого дома

«Конец большого дома» — первый нанайский роман. Место действия — Нижний Амур. Предреволюционные годы. Приходит конец большому дому, глава которого Баоса Заксор, не поладил со своими сыновьями Полокто и Пиапоном, с их женами.Родовые обычаи сковали свободу человека, тяжким бременем легли на его плечи. Не только семья Заксора, но и весь народ находится на пороге великих перемен. Октябрьская революция окончательно ломает старые отношения.Изображая лучшие черты своего народа, его психологический склад, жизнь в прошлом, писатель показывает, как еще в условиях дореволюционной России складывались отношения дружбы между нанайцами и русскими крестьянами-переселенцами.«Конец большого дома» — первая часть трилогии Г.


Рекомендуем почитать
Любовь последняя...

Писатель Гавриил Федотов живет в Пензе. В разных издательствах страны (Пенза, Саратов, Москва) вышли его книги: сборники рассказов «Счастье матери», «Приметы времени», «Открытые двери», повести «Подруги» и «Одиннадцать», сборники повестей и рассказов «Друзья», «Бедовая», «Новый человек», «Близко к сердцу» и др. Повести «В тылу», «Тарас Харитонов» и «Любовь последняя…» различны по сюжету, но все они объединяются одной темой — темой труда, одним героем — человеком труда. Писатель ведет своего героя от понимания мира к ответственности за мир Правдиво, с художественной достоверностью показывая воздействие труда на формирование характера, писатель убеждает, как это важно, когда человеческое взросление проходит в труде. Высокую оценку повестям этой книги дал известный советский писатель Ефим Пермитин.


Осеннее равноденствие. Час судьбы

Новый роман талантливого прозаика Витаутаса Бубниса «Осеннее равноденствие» — о современной женщине. «Час судьбы» — многоплановое произведение. В событиях, связанных с крестьянской семьей Йотаутов, — отражение сложной жизни Литвы в период становления Советской власти. «Если у дерева подрубить корни, оно засохнет» — так говорит о необходимости возвращения в отчий дом главный герой романа — художник Саулюс Йотаута. Потому что отчий дом для него — это и родной очаг, и новая Литва.


Звездный цвет: Повести, рассказы и публицистика

В сборник вошли лучшие произведения Б. Лавренева — рассказы и публицистика. Острый сюжет, самобытные героические характеры, рожденные революционной эпохой, предельная искренность и чистота отличают творчество замечательного советского писателя. Книга снабжена предисловием известного критика Е. Д. Суркова.


Тайна Сорни-най

В книгу лауреата Государственной премии РСФСР им. М. Горького Ю. Шесталова пошли широко известные повести «Когда качало меня солнце», «Сначала была сказка», «Тайна Сорни-най».Художнический почерк писателя своеобразен: проза то переходит в стихи, то переливается в сказку, легенду; древнее сказание соседствует с публицистически страстным монологом. С присущим ему лиризмом, философским восприятием мира рассказывает автор о своем древнем народе, его духовной красоте. В произведениях Ю. Шесталова народность чувствований и взглядов удачно сочетается с самой горячей современностью.


Один из рассказов про Кожахметова

«Старый Кенжеке держался как глава большого рода, созвавший на пир сотни людей. И не дымный зал гостиницы «Москва» был перед ним, а просторная долина, заполненная всадниками на быстрых скакунах, девушками в длинных, до пят, розовых платьях, женщинами в белоснежных головных уборах…».


Российские фантасмагории

Русская советская проза 20-30-х годов.Москва: Автор, 1992 г.