Белая тишина - [175]

Няргинцы выехали на осенние тони ловить кету. Стойбище опустело, все дома и фанзы на подпорках, пройдешь через все стойбище с одного конца до другого и не встретишь ни одного человека, не услышишь детских голосов. Собаки и те все исчезли.

В Нярги остались только Холгитон с Пиапоном и их жены. Холгитон впервые поднялся с постели и вышел из дома.

— Теперь можно выходить, теперь никого не встретишь, — говорил он.

— Чего ты стыдишься своих? — спросила Супчуки. — Люди все понимают из-за чего ты пострадал.

— Люди, может, понимают…

Через несколько дней в стойбище приехали Глотов с Митрофаном. На этот раз Пиапон встретил друзей, сидя на кровати.

— Как чувствуешь, Пиапон? — спросил Глотов.

— Сижу, — ответил Пиапон.

— Плохо еще?

— Хорошо.

Глотов с Митрофаном закурили. Наступила тягостная неприятная пауза.

— Ты уходишь отсюда? — спросил Пиапон.

— Нет, мы отсюда не уйдем, — ответил Глотов.

— Уйдешь. Белые придут, и ты уйдешь.

— Когда они сильнее, надо уходить. Людей надо беречь.

Пиапон опять замолчал, опустив голову.

Дярикта поставила еду на столик, пригласила гостей. Глотов с Митрофаном молча ели, молча пили чай — никогда друзья не чувствовали в доме Пиапона себя так неловко и неуютно.

— Вы без дела не могли приехать, — сказал Пиапон, когда они закурили после чая.

— Было дело, да ты болеешь, — ответил Глотов.

— Ладно, говори. Какое дело? — спросил Пиапон.

— Когда лед станет, по Амуру пойдут партизаны, много партизан, — сказал Глотов. — Их надо кормить. Мы хотим, чтобы няргинские рыбаки наловили нам кету и засолили.

— Еще что надо?

— Обувь потребуется.

— Привези на Чисонко бочки и соль. Богдан умеет солить. Все бочки будут в густых тальниках.

— Ты сам туда поедешь, что ли? — спросил Митрофан.

— Да.

Глотов обнял Пиапона, похлопал по спине и, не говоря ни слова, вышел. Митрофан последовал за ним.

В этот же вечер Пиапон был в Чисонко, собрал рыбаков и передал просьбу партизан. Долго молчали рыбаки, притихли женщины, дети.

— Мы теперь не можем не помогать партизанам, — сказал Пиапон. — Как вы хотите, но я буду ловить им кету. Когда я помогаю партизанам, я этим мщу белым. А вы разве не хотите мстить?

— У них пушки…

— Я не уговариваю вас, — сказал Пиапон. — Кто сердцем решил отомстить белым, тот будет помогать красным партизанам.

Ночью Митрофан с партизанами привез бочки, соль, а утром женщины уже разделывали кету, дети носили разделанную рыбу в густой кустарник шиповника, где Богдан солит ее. Через несколько дней Пиапон отправил неводник за крупой, кормчим назначил Калпе.

В конце кетовой путины все партизанские бочки были заполнены отборной рыбой, надежно закупорены и спрятаны. Между тальниками вялилась юкола, сохли рыбьи кожи.

В начале октября рыбаки вернулись в стойбище, в это же время возвратился Калпе. Он привез полный неводник крупы, чумизы, пшенки.

В середине октября в Нярги опять появились сваты Пячики. Пиапон на этот раз любезно встретил их, посидел с ними, поговорил. Потом говорил наедине с Пячикой.

— Ты все знаешь о моей дочери? — спросил он молодого охотника.

— Знаю, — ответил Пячика.

— Поговори еще с ней, потом продолжим наш разговор.

Пячика в этот же вечер поговорил с невестой и на следующее утро сообщил Пиапону:

— Мы любим друг друга, мы согласны жениться.

— Внук останется со мной. Согласны? — вдруг спросил Пиапон.

Пячика опять встретился с Мирой и уговорил ее оставить сына у матери с отцом. Услышав об этом, Пиапон сказал сватам:

— Моя дочь сама выбирает себе мужа, любит — выходит замуж, не любит — не выходит. Это ее дело. Такого раньше не бывало, скажете вы. Верно, не бывало. Дочь моя согласилась за него выходить, видно полюбила. Если полюбила и сама согласилась выйти замуж, я не прошу за нее тори.

Сваты замерли с раскрытыми ртами, переглянулись.

— Вы думаете, я отдаю без тори потому, что она опозорила меня? — жестко спросил Пиапон.

— Нет, нет, мы ничего не думаем, — поспешил заверить старший сват, заменявший Пячике отца.

— Мы все были молоды, только не знаю, любили вы когда крепко или нет. Я любил. Знаю. Любовь дороже десяти самых дорогих тори! Если моя дочь любит Пячику и Пячика любит Миру — мне не надо тори. Никакое тори не стоит любви молодых.

— Как же так, отец Миры? — испуганно пробормотал старший сват. — Это не слыхано! Этого никогда не было у нанай!

— Мое слово последнее, так я решил.

О странном решении Пиапона сразу же услышало все стойбище, к вечеру узнали в соседнем стойбище, а назавтра об этом говорили на всем среднем Амуре.

— Пиапон не может жить без причуд, — говорили друзья. — Он не может обойтись без выдумки.

— Что же будет, если другие отцы последуют его примеру? Совсем обесценились женщины, ничего уже не стоят, — сокрушались третьи.

— Не все такие дураки, как он, не станут задарма отдавать дочерей, — успокаивали их. — Нет, так умные люди не делают.

До Пиапона доходили эти разговоры и огорчали его.

— Трудно жить среди людей, которые тебя не понимают, — сказал он Богдану. — Сделаешь какой шаг по-своему, тебя тут же начинают осуждать, потому что ты сделал этот шаг по своему желанию. Рядом, под боком живет другой, большой, умный народ, я всегда приглядываюсь к их жизни. Ты ведь тоже приглядываешься к ним, я знаю. Правильно делаешь, — Пиапон внимательно посмотрел в лицо Богдана и спросил: — Ты почему такой бледный? Не заболел?