Белая Сибирь. Внутренняя война 1918-1920 гг. - [40]

Я доложил адмиралу, что, как солдат, привык подчиняться приказу, но имею соображения против:

1) я и мои помощники только что втянулись в свою работу по приведению в порядок тыла и уверены, что удастся скоро провести формирования, так необходимые для фронта; что было бы вредно для самого дела бросить сейчас эту работу;

2) что, как я слышал, среди высшего командования Западной армии происходят трения, которые мне сразу будет трудно уладить.

Верховный правитель настаивал и сказал, что он сам с генералом Лебедевым займется тылом. Хотя и с тяжелым сердцем я принужден был согласиться; моим ответом была искренняя мысль, которая руководила всей деятельностью, вне которой я не видел успеха:

– Подчиняясь вашему приказу, я приложу все силы и разумение на работу с Западной армией. Но, ваше высокопревосходительство, позвольте высказать мое убеждение, вынесенное из нашей войны с Германией, из борьбы на Дону, из эпопеи на Волге, из больших личных переживаний, – успехи действующей армии ничего не значат, сводятся к нулю, если тыл не устроен. А у нас сейчас в тылу полная разруха; необходимо теперь же наладить там внутренний порядок и заставить всех способных носить оружие идти на фронт. Иначе все жертвы на боевом фронте будут бесполезны и даже вредны. Армия исполнит свой долг; лично я отдам все силы ей, но надо заставить работать тыл. Необходимо также вычистить его от социалистов.

– Все это я обещаю сам сделать, – ответил адмирал и благословил меня на новую боевую службу.

Уже при ознакомлении по материалам, имевшимся в Ставке, с состоянием Западной армии, ее положением, с последними данными о противнике и с ходом операции стало вырисовываться много ненормального: было ясно, что работа штаба армии оставляла желать многого; приходилось исподволь и там ввести тот же метод работы, жизненный и живой, без которого немыслим полный успех ни в каком деле.

Пригласив с собою ближайшим помощником полковника Оберюхтина из Главного штаба, я через день выехал в Уфу.

Тяжело было расставаться с делом, в которое я ушел весь, завязал близкие, дружественные деловые связи со всеми начальниками на местах, узнал местные условия. Было грустно оставлять и работу, и тех хороших русских людей, с которыми вместе мы надеялись удачно закончить организацию и чистку тыла. Мои друзья в Омске провожали меня на новую деятельность, и многие говорили, что напрасно я согласился: уезжаю от работы, которую начал налаживать, и еду в армию в то время, когда там ничего уже сделать нельзя.

По пути я сделал несколько небольших остановок, чтобы ознакомиться с ближайшим тылом армии. Первая остановка была в Кургане, где грузились в эшелоны последние части Волжского корпуса и его тыловые учреждения, еще даже не закончившие своего формирования. Части производили хорошее впечатление, чему много содействовал их внешний вид, – новенькое английское обмундирование с русскими белыми погонами; люди были хорошо обуты, имели достаточно белья, у всех имелись шинели и исправное оружие. Здесь же мне было доложено, что социалисты, скрытые остатки учредиловцев, пытались за последние две недели организовать в Кургане тайные собрания и митинги, но им это не удалось, так как почти весь офицерский состав не пошел с ними, а солдатские массы после опытов этой партии в 1917 году не поддавались уже на их лживые речи, не прельщались их дешевыми лозунгами.

Следующая остановка была в Челябинске, где сосредоточивались все тыловые учреждения Западной армии – склады, мастерские, запасные части, все собственное хозяйство армии. В складах имелись различные материалы, мастерские могли изготавливать и чинить обмундирование, обувь, оружие, продовольственные магазины оказались наполненными различным продовольствием на полтора месяца, причем средства района не были еще полностью использованы. Армию можно было считать обезличенной; следовало только объединить деятельность тыловых учреждений с армейскими органами, дать все в одни хозяйские руки; следовало также расширить мастерские и наладить своевременный подвоз. А то выяснялось, что интендант в Челябинске не имел связи с армейским интендантом и, работая довольно много, располагая всякими запасами, не знал точно нужд фронта; весь план заготовок строил на соображениях чисто теоретических. Такая же неувязка была в управлениях – инженерном, артиллерийском и санитарном.

Запасные части были полны новобранцами; молодые парни, в возрасте от 20 до 22 лет, являлись отличным материалом для армии, но при большой работе по их подготовке забывались некоторые стороны, необходимые для фронта; так совершенно не проходили курса стрельбы из-за экономии патронов. Но ведь было гораздо экономнее иметь на фронте солдат, умеющих стрелять, ибо они, придя на фронт, будут выпускать в боях меньше патронов и с большими результатами. Ощущался недостаток в офицерах, причем запасные части не только не собирали их для фронта, а еще претендовали на получение офицеров из действующей армии; не было совершенно школ для повторительного офицерского курса и для подготовки портупей-юнкеров. Все эти задачи требовали разрешения с первых дней моего вступления в новую должность. В течение первого месяца удалось исподволь их наладить, так что с средины июня армейский тыл работал как заведенная машина с исправным механизмом, хорошо прилаженным для нужд фронта.