Белая Сибирь. Внутренняя война 1918-1920 гг. - [26]

Церковная торжественная служба, парад в помещении, вид стройных рот, весь внутренний, отчетливый, воинский порядок так поразили газетных людей, что даже социалист Семешко, который ко всему приглядывался опасливо и недоверчиво, буравя своими черными маленькими глазами, и тот крестился в церкви украдкой, а потом в газете написал отчет о виденном как о надежде на возрождение русской армии.

Приходилось делать некоторую чистку. Среди массы офицерства военного времени попали два самозванца, таких искусных, что их обнаружили не так-то скоро; затесался один прапорщик, бывший ранее большевицким комиссаром, человек пять попалось неисправимых. Зато остальные через два с половиной месяца были уже совершенно другими.

Отличные русские офицеры, полные сознания долга, связанные честным товариществом, esprit de corps, и знающие свое дело. Если бы им можно было показать теперь тех, что пришли на Русский остров, то они сами себя бы не узнали.

Такие же результаты получились и в унтер-офицерских батальонах, где люди постепенно втянулись в работу, утратили навеянное революционными демагогами отчуждение и враждебное чувство к офицеру; теперь отношения были самые нормальные и даже дружеские, чувствовалось, что здесь и офицер и солдат – сыны одного народа. Показателен такой случай: среди присланных мобилизованных кадровых фельдфебелей и унтер-офицеров попал один большевик, который на второй же день начал пропаганду; сначала устроил вечеринку с балалайкой, а затем завел речь, что опять офицеры хотят на старое повернуть, что-де надо им погоны к плечам гвоздями прибить и т. д. Эффект для большевика получился неожиданный, – дежурный по роте из молодых солдат, пробывших в школе около месяца, явился к командиру роты и доложил о пропагандисте-большевике…

Строевая и полевая подготовка унтер-офицеров после трех месяцев не оставляла желать ничего лучшего.

План дальнейшей работы состоял в том, чтобы из этих офицеров и солдат, так сжившихся, одинаково обученных, воспитанных в дисциплине, сформировать две стрелковые бригады, а школу оставить для дальнейшего укомплектования частей этого корпуса. Были разработаны все подробности плана. Оставалось только по готовому отдать приказы и продолжать совершенно налаженное дело. Но Главный штаб и министерство перерешили. Почему – мне так и не удалось выяснить. Но посылались самые разнообразные приказания; сначала отправить всех офицеров и унтер-офицеров в распоряжение Главного штаба для назначения; затем – поименные списки для отправления по разным городам, причем военный министр брал себе в ординарцы пять офицеров; наконец, последнее – отправить в три новые дивизии, в Омск, Новониколаевск и Томск.

Наладив на Русском острове дело с новым набором офицеров и солдат, я отправился вслед за первым выпуском в Омск, пробыв на Дальнем Востоке с ноября до середины марта.

Много приходилось мне видеть в это время различных сторон знаменитой интервенции; в общих чертах об этом сказано раньше, теперь приведу некоторые факты.

YMCA – общество христианской молодежи, или, как их называла вся Сибирь, «христианские мальчики»[3] – устраивает спектакль для развлечения русских и интервентов. Представляется русский офицер с огромным жестяным Георгиевским крестом, женщина русская в виде уличной девки, бородатые мужики и бравый иностранный солдат, который спасает женщину. Вся публика, кроме русских, забавлялась и громко хохотала. А русские глотали слезы обиды…

На улицах Владивостока иностранные солдаты позволяли себе затрагивать вполне порядочных женщин; было несколько случаев, когда русские женщины должны были обороняться от них зонтиками.

В конце февраля я приехал с острова на большой благотворительный вечер. При входе в бальный зал стояли три иностранных офицера одной из стран-интервенток, нагрузившиеся до того, что тела их покачивались, а глаза смотрели мутно-осоловелым взглядом; лишь только я вошел, как ко мне обратились несколько дам и со слезами на глазах просили защитить их, – эти три рыцаря печального образа затрагивали всех входивших в зал женщин, некоторых хватали руками.

Я подошел к ним.

– Джентльмены, я прошу вас прекратить ваше пребывание здесь и немедленно оставить бал.

Те тупо на меня посмотрели, а один из них вызывающе спросил:

– Какое вы имеете право говорить нам так?

– Вот что, – если вы немедленно не уйдете отсюда, я буду принужден употребить силу, а кроме того, сейчас же протелеграфирую генералам Ноксу и Эрмслею.

Не знаю, что больше подействовало, думаю, второе, но интервенты поспешили уйти с бала.

Один подвыпивший итальянский солдат (по фамилии Сартори) убил на Владивостокском вокзале русского офицера, командированного сюда атаманом Дутовым; офицер делал замечание русскому солдату, итальянец вмешался и толкнул офицера, а когда тот вынул револьвер, то интервент схватил свою винтовку и сразил есаула К. насмерть. И, несмотря на все протесты, остался безнаказанным.

На похороны этой жертвы интервенции я послал две роты и хор музыки. В соборе, на Светланке, у гроба есаула К. стоял почетный иностранный караул: взвод карабинеров и парные часовые, все в киверах. Духовенство посылало к ним с просьбой снять шапки; но те отрицательно мотали головой. Произошла заминка, так как священник отказался начинать отпевание, пока иностранные солдаты не подчинятся религиозному требованию. Как раз при входе в собор я застал эту сцену. Обратился по-французски к офицеру, начальнику караула: