Белая Русь - [30]

Внезапный удар рейтар сделал свое дело. Те, которые остались живы, покинули деревню и десяток порубленных черкасов. Жабицкий подошел к раненому. Он лежал на траве у хаты, и его малиновый короткий кунтуш был мокрым от крови.

— Отвечай! — Жабицкий снял шлем и вытер ладонью вспотевший лоб. — Чей загон?

— Сам не видишь, что казацкий?!. — превозмогая боль, гордо ответил черкас.

— Вижу. — Жабицкий посмотрел на лохманогого казацкого коня, что стоял поодаль, опустив голову. На коне было расшитое седло с высокой лукой и длинный, отделанный серебряной ниткой повод. — Кто атаман?

— Гаркуша… Дай воды…

— О, свента Мария!

Из хаты принесли коновку. Казак приподнял голову, осушил ее до дна, легко вздохнул.

Жабицкий был в недоумении. В деревне оказалось не более двадцати черкасов. Где загон в сотни сабель, о котором так много говорили в Несвиже? Это следовало немедля выяснить у раненого казака.

— Отвечай…

Черкас устало повернул голову, посмотрел на Жабицкого и смочил языком губы.

— Пошел ты к чертовой матери! Больше ничего не скажу…

Жабицкий выхватил саблю и срубил черкасу голову.

И все же задумался капрал: уж не совсем обычный черкас — добротные сапоги, шаровары из тонкой габы, сабля, скорее татарская, чем казацкая. На чердаке хаты рейтары нашли двух перепуганных хлопов. Привели их к Жабицкому.

— Кто такой? — капрал ткнул носком сапога тело черкаса.

— Неведомо нам, пане… — пролепетал мужик. — Черкасы батькой звали, атаманом…

— Атаманом?.. — Жабицкий прикусил губу. Неужто сам Гаркуша? Так это скорее всего. Не хотел называть своего имени и подох гордо. Жабицкий корил себя за поспешность. Что поделаешь, если горячий нрав: не сдержал гнева и ненависти. А надо было перевязать собаку и — в Несвиж. Выскочила из рук удача. Капрал заскрипел зубами и пошел прочь.

Когда отряд прискакал в Горваль — день клонился к концу. Местечко маленькое, да значимое: на перекрестке дорог, на большой реке. На протяжении многих лет оно было предметом распрей и споров. Несколько раз Горваль брали стрельцы Ивана Грозного, но окончательно укрепиться в нем не могли. И земли эти отходили снова к Речи Посполитой. Совсем недавно Горваль славился тем, что тамошние мужики били медведей и коптили мясо. Делали они это с большим умением. Медвежатина получалась мягкая, ароматная, и на местных ярмарках ее продавали фунтами. Потом стали возить мясо в Киев и Москву. А как проведали о горвальской медвежатине немецкие купцы и покоштовали[10] ее — не стало от них отбоя. За десять лет извели медведей по всей округе, а паны наложили большие налоги за зверя и жестоко наказывали, кто бил без дозвола.

Отряд Жабицкого остановился возле дома дьякона. Капрал устало переступил порог. Дьякон встретил радушно и сразу же попросил к столу. Трапезничать Жабицкий не стал, ибо поставил дьякон на стол остывший кулеш и толченый лук с квасом. Такую снедь капрал считал холопской и с брезгливостью посматривал на стол. Жабицкий похвалился, что имеет поручение самого польного гетмана Януша Радзивилла. Дьякон качал головой, вздыхал, но лучшей снеди на стол не поставил. Что касается черкасов, рассказывал все, что было ему известно.

— Подходили близко, а сам не видал, ибо в Горвале оные не показывались. — Дьякон затряс хилой головенкой. — Верст двадцать отселе попалили маенток и пропали. О, иезус, когда будут покараны злодей?!

— Один схизмат вчера душу отдал. Гаркуша.

— Гарку-уша-а? — глаза дьякона округлились. — Он-то люгавил здесь.

— Господь вынес ему вырок[11]… Теперь ищу войско пана Валовича.

— Слыхал я, что к Мозырю ушел.

— Хорошо. И мне загадано к Пинску двигаться.

— Шлях тут один. В сторону не уведет.

Ночь отсыпались рейтары в Горвале, а с рассветом сели на коней. До Мозыря один переход. В город пришли вечером. Вымер Мозырь. Ни огонька, ни людского говора. Возле городской ратуши Жабицкий увидел стражника. Обрадовался ему. Стражник из охраны некоего пана. Тот оставил маенток в Гомеле и едет с семейством в Варшаву. Про войско пана Валовича стражник слыхал. Говаривали, что войско ушло к Пинску. Жабицкий обрадовался: надоело болтаться в седле.

Под Житковичами пана Валовича не оказалось. Всю дорогу тревожное чувство не покидало Жабицкого: то засады ждал, то внезапной встречи с черкасским загоном. Неузнаваемы стали деревни Речи Посполитой. Где то золотое спокойствие, о котором много раз слыхал от шановных панов в Полоцке и Пинске? Полдня будешь ходить по деревне, пока найдешь хлопа. Разговаривать стали настороженно, в глаза не смотрят. Все больше и больше покинутых хат. Мужики с семьями бегут на Московию. А бывает, что в хате баба с детишками. Спрашиваешь, где мужик — пожимает плечами, говорит, что в поле ушел, на барщину. Пойди, проверь, в поле ушел или к черкасам с топором сбежал. Неспокойно на душе у Жабицкого, хоть и порубил он Гаркушу, хоть и пустынные дороги. Сожженные маентки, разбросанные мосты на шляхах и завалы в лесу — плохая примета.

От Житковичей рейтары поскакали на Пинск. Когда перебирались через Ясельду, в деревушке увидели войсковый обоз. Обрадовался Жабицкий: наконец настигли отряд! Обозники подтвердили, что впереди войско. Погнали лошадей и через пять верст попали в лагерь пана Валовича. Не думал капрал, что увидит столько войска. На опушке леса стояли рейтары при полной амуниции. Кони были не расседланы — значит, готовы к выступлению. На поляне пикиньеры расположены повзводно. За пикиньерами — отряд пищальников. Грозно сверкают на вечернем солнце латы рейтар. Прикинул Жабицкий: не меньше тысячи воинов, притом не посполитного рушения, а обученного военному строю.