Белая Русь - [3]

Буланый хорошо отгулял полдня на сочной душистой траве и быстро пошел по лесной тропе. Дороги здесь Алексашка знал — было время, когда с купцами возил железо, которое плавили под Пинском в железоделательных печах. Дважды Алексашка Теребень шел этим шляхом.

С вечера взошла луна, и лес казался не таким угрюмым и таинственным. Когда отъехал от Полоцка верст на двадцать — успокоился: теперь погони ждать нечего. Качаясь в седле, думал, где и как будет устраивать жизнь. Думал еще о том, что не ему одному приходится бежать с родной земли бог весть куда. Не мог понять одного: неужто так будет вечно? Ходит по хатам молва, что черкасы просят царя Алексея Михайловича, чтоб под свою руку Украину взял. Может статься, что и возьмет. А как с Белой Русью будет? Ведь и на Полоччине вера православная. Сказывают, еще сто лет назад царь русский Иван Васильевич пришел в Полоцк со стрельцами…

Шарахнулся в сторону жеребец — едва удержался Алексашка в седле. Не заметил, как кончился лес и шлях вывел к деревне. На светлом небе вырисовывался острый верх крыши.

— Ну, шайтан! — ругая буланого, Алексашка вынул поводья.

Жеребец захрапел, опустив голову. Алексашка присмотрелся: человек, не человек? Подъехал ближе, и замерло сердце. На колу сидел мужик. Посиневшая голова свесилась набок. Глаза его были широко раскрыты, и белки зловеще сверкали в густо-синем ночном мраке. В страшных муках умирал человек: кол пробил все тело и вылез у шеи.

Алексашка стеганул жеребца хлыстом. Буланый затанцевал на месте и, отпрянув от мертвого, рысью пошел по деревне. Возле одной хаты Алексашка придержал жеребца и, привязав повод к частоколу, толкнул дверь. Она заскрипела протяжно и тонко. В хате было душно, пахло кислой овчиной.

— Кто тут? — послышался тихий старческий голос.

— Странник, — ответил Алексашка. — Пусти соснуть малость. Устал в пути.

— Ложись, — предложил хозяин избы. — В углу солома настелена. Не озябнешь.

Алексашка ногами нащупал солому, подгреб ее и лег, сладостно вытянув затекшие ноги.

— Теперь не озябну. К лету идет.

— Издалека? — зевнув, спросил хозяин.

— Из Полоцка… — Алексашка долго молчал, хоть и знал, что хозяин не спит. — Это ваш на колу?

— Наш… — послышался тихий голос. — И наш, и твой…

— Паны посадили?

— Кому же еще? Думаешь, сам мужик сядет?

— За что?

Хозяин не ответил. «Дурное спрашиваю, — подумал Алексашка. — Мало ли за что может пан посадить на кол. Захочет — и без вины посадит…»

Алексашка заворочался. Долго не мог уснуть.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Когда Фонька Драный нос шел к Алексашке Теребеню, чтоб выпить браги по случаю праздника Миколы, он и не думал, что попадет в такую оказию. Едва жеребец вынес Алексашку со двора, Фонька схватил с лавки свой армяк и выскочил из хаты. Переступая лентвойта, заметил, что шевельнулся Какорка. «Выжил, ирод…» — прошептал Фонька и пустился вон. Толкнул дверь, и замерло сердце: с двух концов улицы, стегая коней, мчались рейтары. Возле калитки, брызгами разметая грязь, осадили коней. Среди рейтар Фонька увидел писаря и рыжеусого капрала Жабицкого, лютого и неумолимого пана. На нем были шлем и сверкающая кираса.

— Стой! — властно приказал капрал.

Фонька Драный нос не успел опомниться, как рейтары скрутили за спиной руки. Конец веревки крепко держал рейтар с обнаженной саблей. Фонька видел, как вынесли из хаты лентвойта и положили в телегу. Поодаль от хаты стал собираться люд. Капрал Жабицкий махнул рукой, и тотчас к хате бросились два рейтара с охапками соломы. Один из них, присев, высек огонь. Через мгновение белый горький дым повалил из раскрытой двери. Заохкали бабы и, хватая детей, отходили подальше от огня. Не слезая с коня, капрал презрительно посмотрел на Фоньку.

— Куда сбежал смерд?

— Не знаю, пане капрал, — Фонька пожал плечами. — К мосту подалси…

Капрал Жабицкий сбросил стремя и сапогом ткнул Фоньке в лицо. Фонька Драный нос замотал головой, сплюнул с кровавой слюной зуб.

— Собака! — прошипел Жабицкий.

Пять рейтар, пришпорив коней, помчались к мосту. «Догоните ветер в поле!..» — подумал Фонька Драный нос.

Фоньку повели. Теперь ему было уже все равно, куда ведут. Конец был один. «На этот раз не выпутаться тебе, Драный нос…» — горько сказал себе Фонька. Три года назад в торговых рядах Фонька спьяна обругал войта. «Эта старая свинья не видит под собой земли! — кричал Фонька, махая треухом. — Набил толстенное брюxo чиншами!..» Его схватили, полдня пытали плетями, чтоб сказал, кто научил мрази. Ксендз шептал: «Примешь веру — будет конец пыткам…» Фонька свое: с дури болтал. А про веру будто не слышит. Палач дознался, что Фонька Ковальского цеха подмастерье, решил потеху устроить — щипцами прокусил ноздри. Фонька обомлел. Его окатили ушатом холодной воды и под хохот стражи вытолкали на улицу.

— Чтоб помнил, как клещами ковали работают!.. — кричал вослед палач.

С тех пор прозвали Фоньку «Драный нос».

Фоньку привели во двор магистрата. Здесь же были суд и тюрьма. Бросили в каменный склеп. В склепе холодно и сыро. Чадит светильник. В полутьме в углу разглядел два столба, перекладину, ремни. «Дыба…» — у Фоньки прошел по спине мороз. Сказывают люди, что хрустят кости, когда пытают на дыбе. Возле дыбы — тяжелые дубовые колодки для рук и ног. Кольцо и обрывок цепи. И еще какие-то прилады для пыток. У стены тяжелая скамья. В корыте мокнут прутья. Сколько мужиков лежало на скамье, сколько крови впитали доски… Вскоре в склеп спустились капрал Жабицкий с писарем, палач в широкой красной рубахе и стража.