Белая обезьяна, чёрный экран - [12]

Мама Надя ничего не говорила. Она просто постанывала и всё повторяла: «м-м-м», «м-м-м». Я усадил её на пол, на своей половине, в уголке возле шкафа. Мама Надя затихла. Задремала. Достал из шкафа одеяло и укрыл её, поймав себя на том, что несколько минут назад я на этого человека кричал, а вот сейчас забочусь о нём.

Я постарался не думать о произошедшем. Просто не думать, и всё. Беречь силы. Покрывала с дивана и тахты я швырнул в стиральную машину, но для того, чтобы ушёл запах, пришлось потратить уйму порошка.

Но пахло не только от вещей. Пахли стены, мебель, потолок. Я развёл хлорку в ведре и тёр обои до умопомрачения. Пока не почувствовал, что перчатки давно порвались и раствор проедает мне пальцы.

На следующий день мама Надя не вставала. Она была смирная и послушная, обколотая препаратами.

После произошедшего болезнь стала резко прогрессировать. Через месяц мама Надя уже не вставала. Ничего не говорила кроме отдельных случайных слов, вылетавших у неё внезапно и невпопад. Я мыл и переодевал её. Кормил из ложечки; жидкая каша или кисель текли у мамы Нади по подбородку. Капал ей препараты. И прекрасно понимал, что всё бесполезно. Капал и капал. Капал без конца. Уходил из дома и делал успокоительный укол. Приходил и снова ставил капельницу.

Каждый день дома меня ждал человек с неподвижным лицом, обрамлённым редкими свалявшимися волосишками, потерявшими всякий цвет. Из бесформенного лица удивлённо глядели глаза, такие бесцветные, тусклые. Мне казалось, что этот человек никак не может быть моей мамой, и настоящей маминой сути, как и маминой плоти — в нём уже не осталось.

* * *

В последний год перед уходом мамы Нади и на протяжении какого-то времени после — я провалился в кроличью нору, у которой не было дна. Работа казалась мне бессмысленной, а сам я — никчёмным. Данные мамы-Надиного вскрытия повергли меня в шок, от которого я долго не мог оправиться. В желчном пузыре у неё обнаружился конкремент огромных размеров. «Камень бел-горюч». Он-то её и убил, а никакая не деменция. Камень прожёг воспалённую стенку пузыря и вызвал молниеносный перитонит. И я, врач реанимации, не смог распознать, что мама Надя умирает.

— Только не бери в голову, — говорил мне Грачёв. — Как бы ты угадал? Ты же сам сказал, что она не разговаривала. Желтухи не было?

— Не было.

Перед смертью мама Надя несколько месяцев молчала, и общалась со мной, изредка постанывая и мыча. Температура не поднималась, в этом я был уверен. А лёгкую желтушность склер я мог и проглядеть. Мама Надя не любила яркий свет, и в слабом освещении настольной лампы ничего нельзя было рассмотреть наверняка.

Кроме Грачёва, никто в больнице про маму Надю не знал. Пожалуй, так и зародилась наша с ним дружба. Именно ему я смог подробно рассказать о своём несчастье. И после разговора он ко мне, кажется, не стал относиться хуже.

— Сниженный иммунитет, вот её и не лихорадило, — убеждал меня Андрюха. — Молниеносный процесс. Как тут угадать, что человек болен? У тебя же нет личного УЗИ-аппарата.

УЗИ бы всё показало, тут Андрюха был прав. Но так как сделать исследование вовремя я не додумался, вины за мамин уход Андрюха снять с меня не мог. Да он и не пытался.

Отметка карандашом на полях

(рукой Э. Д.)

2020 г.

Неповинным весь век не прожить никому,

Не прожить и без горькой печали[3].

Разговаривать отказался. На сеанс не пришёл. Встреча в коридоре. Извинился. Получил задание.

Сон удовлетворительный. Появился аппетит.

Поменять нейролептик (три вопросительных знака, один восклицательный).

Срок выписки (три восклицательных знака, один вопросительный).

Наблюдение — под мою ответственность.

Задание 4. Хоккеист

(из коробки №D-47/1-ЮХ)

2014 или 2015 г.

Он пришёл на приём в сопровождении молодой мамаши, которая внешне была похожа на выпечку с маком. В карте я прочёл обычное имя: Дима. На самом деле звали его Ломаный.

Направление от спортивного врача. Ох уж эти спортивные врачи. Всё-то им не дают покоя потусторонние шумы. Вот и здесь: в направлении, напротив слов «систолический шум сердца», стояло вопросительное «ВПС?». Клиницист заподозрил у лучшего хоккеиста города, у тринадцатилетней звезды команды юниоров, врождённый порок сердца.

Эхокардиографию, особенно детям, делать люблю. Если ты владеешь ультразвуком, но не умеешь смотреть сердце, ты не спец. Я, например, получаю эстетическое удовольствие, когда наблюдаю, как смыкаются и размыкаются створки митрального и трёхстворчатого клапанов. Как будто в груди в ускоренном режиме сводятся и разводятся мосты.

У Димки-Ломаного был небольшой пролапс (плевать на него, такая штука встречается у шестидесяти процентов здорового населения), а ещё три дополнительные трабекулы, или хорды. Тонкие поперечные фиброзные нити, идущие от одной стенки желудочка к другой. Протянутые, как бельевые верёвки во дворе — от стены к стене. Или как струны на гитаре. Когда в сердце увеличивается скорость кровотока, эти волокна колышутся и даже создают звуковые эффекты, но патологию — никогда. Эти шумы мы и называем физиологическими.

Но, кроме всего прочего, у Димки-хоккеиста обнаружилось открытое овальное окно. Остатки эмбрионального кровотока через стенку предсердия, отверстие, доставшееся многим взрослым людям после их девятимесячной жизни в животе женщины. Той самой, которая потом будет их кормить, растить и угнетать.