Белая обезьяна, чёрный экран - [10]

За стол ребёнок пришёл с первого оклика, даже не пришлось повторять. Он откупорил пиво и отхлебнул прямо из бутылки, резко запрокинув лохматую голову. Три месяца назад парню исполнилось восемнадцать, и теперь попробуй хоть что-нибудь сказать ему поперёк.

— Ты бы в стакан налил.

— И так нормально.

Мы разделили стейк на две половины, и на срезе показалась рыхлая розовая прослойка. Ребёнок отрезал кусок, проглотил его, запил большим глотком из бутылки и произнёс:

— Зачётное мясо. Соуса бы ещё.

Другого соуса, кроме соевого, у меня не нашлось, но в недрах холодильника обнаружился лимон. Сашке он подошёл, а мне лимонный сок с пивом показался жуткой гадостью.

— Слушай, — спросил Сашка как бы невзначай, — а ты не в курсе, как у нас, в России, относительно этого… Относительно донорства? Чёрный рынок существует?

— Донорство? — переспросил я. — Ты имеешь в виду донорство крови?

— Я имею в виду донорство органов.

Моя третья беседа с Э. Д.

— Про вашего сына мне рассказывал Андрей Николаевич. Возможно, я знаю не всё. Но прошу вас пока не дописывать эту историю. Пусть уляжется.

— Вы хотите, чтобы я отвлёкся. Чтобы развеялся.

— И да и нет. Думать-то я вам не запрещаю. Но написать прошу про другое.

— Трудно.

— Как и любая работа. Кстати, вы весь день смотрите в экран. И ваш сын тоже.

— Думал об этом. Считаете меня виноватым в том, что случилось?

— Нет, я только о вашем сходстве. О сходстве ваших двух миров.

— В его мире всё защищено. Игра проиграна — начинаешь новую. Игроки бессмертны.

— Но и мы с вами бессмертны.

— Так говорят только церковники.

— Не согласны?

— Вы были когда-нибудь в морге? В анатомичке? Хотя бы на первом курсе?

— Я не об этом.

— А я об этом.

— Можете написать и об этом тоже.

Задание 3. Белая обезьяна

(из коробки №D-47/1-ЮХ)

До 1999 г.

…Помню наперечёт почти все свои ошибки. Наверное, ради этих жестоких преткновений всё так и устроено в нашем мире: обязательно нужно найти свою яму и упасть в неё. Поскольку оттуда, с точки падения, жизнь оказывается совсем другой. И ещё неизвестно, что именно человеку зачитывается в заслугу, — может быть, как раз его поражения.

Пациентка Сивцева. Двадцать пять лет. Принесли с улицы, истощение, озноб. Двухсторонняя пневмония плюс сердечная недостаточность. Руки в синяках. Медсестра, когда искала у пациентки вену, изошла отборным матом: вен не было. Если у пациентки невозможно нащупать вену и у неё исколоты все руки, ведь правда, доктор, больная похожа на наркоманку? Я тоже так подумал.

Поставил ей подключичный катетер. Пациентка молчала как рыба, а я всю смену капал ей цефтриаксон и колол гентамицин. Подопечная умерла к утру, фибрилляция, остановка сердца. Отправили в морг. Ещё одна бомжиха, вы думаете, да? Как бы не так. Через два дня отыскались её родственники.

Пациентка Сивцева не была наркоманкой. Она просто очень долго пролежала в больнице в посёлке Песочный. На борьбу с лимфомой семья угрохала невиданные деньги. Итог — ремиссия более трёх лет. Но две недели назад у больной обнаружились метастазы, и пациентка ушла из дому. Родные не уследили, а врач реанимации оказался идиотом.

Был у нас один доктор, по фамилии Пескарёв. Он работал анестезиологом. Анестезиология — наша смежная специальность. У меня в первом дипломе написано: врач по специальности «анестезиология и реаниматология». Так вот, о Пескарёве.

Когда из операционной пациенты поступают в хирургическую реанимацию, нам всегда передают наркозную карту. Туда анестезиолог записывает все препараты, введённые во время операции. До миллилитра. Я брал дежурства как в хирургическом ОРИТе, так и в кардиологическом, и надо же было такому случиться, что у послеоперационных пациентов выявились осложнения: у одного — инфаркт миокарда, у второй — гипертонический криз. Оба пациента перекочевали из хирургической палаты интенсивной терапии в кардиологическую. То есть от меня — снова ко мне.

Я изучил наркозные карты и поднялся к Пескарёву на этаж.

— Очень низкие дозы анальгетиков во время операции, — сказал я Пескарёву. — Почему?

— Низкие? — он попытался выкрутиться. — Я делал расчёт по массе тела.

— У обоих одна и та же симптоматика, — сказал я. — Болевой шок. Отсюда и осложнения.

— Странно. На операции никто не кричал от боли! — улыбнулся Пескарёв.

— Потому что вы дали им снотворные и миорелаксанты, — меня трясло от злости. — Но не обезболили так, как это нужно было сделать.

— А тебе что, больше всех надо? Лежат они у тебя, тебе и лечить.

— Хорошо. Подниму вопрос на общей пятиминутке.

И собрался уходить.

Пескарёв вскочил с кресла и, схватив меня за локоть, потащил из ординаторской.

— Слушай, умник, — сказал он в коридоре. — Чтобы у пациентов не было болей во время операции, они сами должны постараться.

— В смысле? — бесился я. — Они должны сжать зубы и терпеть?

— Да, — сказал Пескарёв. — Или просто заплатить анестезиологу.

У меня на лице выступил пот.

— Заплатить? — крикнул я. — За что? За ампулу препарата, который и так им положен, по закону?

— Ах ты по закону любишь? — ухмыльнулся Пескарёв. — Хирурги с каждой операции получают кучу бабла, это по закону?

— Откуда бабло у хирургов — меня не касается, — сказал я.