Белая ночь - [28]

Но я не нормальный смертный. Те мои свойства, благодаря которым я могу заниматься магией, радикально увеличивают продолжительность жизни, а также помогают постепенно исцелиться от ранений, которые у нормального человека сказывались бы до самого конца. Не то, чтобы это слишком уж помогает мне в обычной, повседневной деятельности, но с учетом всего того, что досталось на долю моего многострадального тела, я рад и этому. Могло быть и хуже. Потеря руки — тяжелый удар для любого. Жить три или четыре столетия без перспективы рано или поздно восстановить ее было бы совсем, как это нынче говорится, западло.

Перспектива поспать манила. Но Томас, возможно, нуждался в моей помощи. Вот умру — отосплюсь как следует.

Я покосился на свою изувеченную руку, взял гитару и уселся на диван. Потом зажег несколько свечей и, сосредоточившись на обожженной кисти, принялся за дело. Сначала несложные аккорды, потом еще несколько упражнений для разогрева, потом спокойная, негромкая игра. Ну, конечно, стопроцентно здоровой свою руку я бы никак не назвал, но она была уже гораздо лучше, чем прежде, да и пальцы уже достаточно слушались меня, чтобы хоть отдаленно воспроизводить мелодию.

Мыш поднял голову и посмотрел на меня. Он негромко вздохнул, поднялся с места и побрел в спальню, закрыв за собой дверь носом.

Развелось тут критиков…

— Ладно, Лаш, — произнес я, не прекращая игры. — Давай поговорим.

— Лаш? — произнес негромкий женский голос. — Я что, наконец-то заслужила у тебя ласкательное прозвище?

Только что в кресле передо мной никого не было, а мгновением спустя в нем — фьють — волшебным образом возникла женщина. Высокая, футов шесть, атлетического сложения. Обыкновенно она являлась мне в образе пышущей здоровьем молодой женщины, красивой, но не вызывающей внешности, одетой в короткую, выше колен античную тунику. На ногах ее красовались кожаные сандалии со шнуровкой до щиколоток. Цвет ее волос менялся, но в целом внешность оставалась более-менее неизменной.

— С учетом того, что ты падший ангел, в буквальном смысле слова старше времени и способный на мысли и действия, постичь которых до конца я не в состоянии, тогда как я всего лишь смертный со способностями чуть выше средних, мне это представляется, скорее, почти неприкрытой дерзостью, — я улыбнулся ей. — Лаш.

Она откинула голову и рассмеялась, на вид, искренне.

— Слышать это от тебя не так оскорбительно, как от любого другого смертного. И, в конце концов, я же не та, о которой ты говоришь. Я всего лишь ее тень, представитель, гость в твоем сознании.

— Гостей приглашают, — возразил я. — Ты больше похожа на торговца пылесосами, который уговорил пустить его в дом и не хочет уходить.

— Туше, хозяин мой, — признала она. — Хотя хочу надеяться, я оказалась полезнее и значительно вежливее, чем названный тобой персонаж.

— Даже так, — сказал я. — Это не отменяет того факта, что тебя никто не приглашал.

— Так избавься от меня. Возьми монету, и я воссоединюсь с остальной своей частью. Ты избавишься от меня, и все.

— Угу, — я презрительно фыркнул. — Именно. До тех пор, пока Большая Сестра не залезет в мою голову целиком, превратив меня в сумасшедшую игрушку, и я не сделаюсь монстром наподобие остальных динарианцев.

Ласкиэль — падший ангел, все существо которого в настоящий момент находилось в замурованном у меня в подвале древнем римском динарии, умиротворяющее подняла руку.

— Скажи, разве я не с уважением относилась к твоему жизненному пространству? Разве я не вела себя так, как ты просил: неподвижно, беззвучно? Скажи, хозяин мой, когда я в последний раз вмешивалась, когда говорила с тобой?

Я взял неверный аккорд, поморщился и начал этюд сначала.

— В Нью-Мехико. Только не говори, что об этом просил я.

— Разумеется, ты, — возразила она. — Выбор всегда за тобой.

Я мотнул головой.

— Я не знаю языка вурдалаков. И насколько мне известно, из людей его не знает никто.

— И в древнем Шумере никто из них не жил, — заметила Ласкиэль.

Я проигнорировал эту реплику.

— Мне нужно было допросить этого вурдалака, чтобы вернуть ребят. Времени ни на что другое не оставалось. Я обратился к тебе как к последнему средству.

— А сегодня? — поинтересовалась она. — Сегодня я последнее средство?

Следующие два аккорда вышли у меня резче и громче, чем полагалось бы.

— Это Томас.

Она сложила руки на коленях и уставилась на пламя ближней от нее свечи.

— Ах, да, — произнесла она еще тише. — Ты ведь очень за него переживаешь.

— Он и я — одной крови.

— Позволь мне сформулировать по-другому. Твоя забота о нем излишне иррациональна, — она склонила голову набок и внимательно посмотрела на меня. — Почему?

— Он мой брат, — произнес я совсем тихо.

— Я понимаю твои слова, но смысла в них от этого не больше.

— Его и нет, — сказал я. — Для тебя нет.

Она нахмурилась, и ее обращенный на меня взгляд сделался чуть обеспокоенным.

— Ясно.

— Нет, — возразил я. — Ничего тебе не ясно. Не дано.

Лицо ее сделалось отстраненным, взгляд вернулся к свече.

— Не будь так уж уверен, хозяин мой. У меня тоже были братья и сестры. Когда-то давно.

Мгновение я молча смотрел на нее. Бог свидетель, это прозвучало чертовски искренне. Это не так, Гарри, сказал я себе. Она лжет. Она из кожи вон лезет, пытаясь понравиться тебе или по крайней мере втереться в доверие. И стоит ей этого добиться, как тебе прямая дорога на призывной пункт Адского Легиона.